Африканский Кожаный чулок
Шрифт:
— Сагорро! Вангваны! — воскликнул Абед. — Вот я веду к вам прежнего страшного врага. Это тот, который наводил на всех страх своим волшебным оружием. Теперь он не опаснее каждого из тех жалких рабов, что лежат там, закованные вместе, и пускай он знает, что ему одна цена с ними. Приведите сюда отряд пленных из деревень Моари: они боготворят его, как величайшего вождя и чародея. Мы закуем его вместе с ними: пусть знает, что значит сопротивляться вангванам. Пускай попробует нашу власть! Ее узнают и те, кто, подобно собаке Моари, помышляют о бегстве! Но плохо им тогда придется!
Несколько вангванов выскочило вперед, чтобы привести невольников с берегов Моари, но Сагорро сдвинул брови и властно произнес:
— Чего ты хочешь, Абед?
— Надеюсь, ты позволишь мне надеть оковы на моего пленника, чтобы он не убежал? — упрямо заметил Абед. — Или же я должен развязать его и просить сесть за приготовленный ужин?
Вангваны разразились насмешливым хохотом, а Сагорро стал с досады кусать себе губы.
— Ужин приготовлен для тебя, Абед, — сказал он, сдерживая гнев, — ведь ты собирался завтра ехать. Теперь же мы приветствуем тебя, как великого победителя, еще гораздо горячее и будем чтить тебя сегодня, сколько хватит у нас сил. Не правда ли, вы согласны со мной, вангваны? — обратился он к толпе. — Мы все сядем, и Абед пускай расскажет нам, как ему удалось совершить свой геройский подвиг.
В толпе послышались одобрительные возгласы.
— Но ужин должен быть сегодня торжественнее обыкновенного! — продолжал Сагорро. — Ведь мы празднуем величайшую победу, которой наконец добились. Враг, который казался почти непобедимым, теперь в наших руках. Одного пальмового вина недостаточно: надо выставить и те ящики с огненной водой, которые мы похитили из Черного замка. Я так желаю, вангваны!
В толпе снова раздались одобрения, а Абед воскликнул:
— Сначала покончим с этим белым! Вот идут уже его друзья и товарищи по плену, участь которых он будет с этих пор разделять.
Действительно, отряд пленных из двадцати человек, к которым должен был быть прикован и Белая Борода, приближался медленным шагом. Он состоял из одних только негров с реки Моари, знавших Белую Бороду при других, более счастливых обстоятельствах — еще тогда, когда они жили в постоянном страхе быть растерзанными леопардами, но все-таки вели несравненно более счастливое существование, чем теперь, так как были свободны. В то время это были люди во цвете лет и сил, теперь же они походили на жалкие тени.
При насмешливом хохоте вангванов Белую Бороду приковали цепью к этой веренице пленных, и затем им отдан был приказ, приправленный для большей назидательности пинками и ударами, чтобы они отправлялись спать на свое обычное место в лагере.
— Покойной ночи! — насмешливо крикнул Абед Белой Бороде, пуская в ход тот крошечный запас английских слов, который сохранился у него в памяти после учения в миссионерской школе.
— Сагорро! — произнес вдруг Белая Борода, который до сих пор не удостаивал отвечать на насмешки вангванов. — Кто господин этого отряда? Назови мне его, потому что я хочу говорить с ним.
Сагорро чувствовал насмешку в этих словах, но сдержал себя и возразил:
— Молчи, раб, и отвечай только тогда, когда тебя спросят!
Одобрительный шепот вангванов встретил эти слова, и Белая Борода должен был последовать за своими двадцатью товарищами по несчастью. Они послушно направились к своему обычному месту в лагерь, и двадцать первый не мог конечно, остановить всех остальных. Но звон цепей говорил Белой Бороде еще яснее слов Сагорро:
— Что ты хочешь делать? Ты хочешь разубедить своих палачей, хочешь сказать им, что ты — белый, что ты человек, которого безнаказанно нельзя заковать в цепи? Ты хочешь сказать арабу, что это не пройдет для него безнаказанно, что с запада явятся пароходы и отомстят за тебя? Да, если бы ты стоял во главе верных своих товарищей, если бы ты держал в руках ружье, а за тобой стояли бы твои гауссы, вооруженные ружьями с двойными зарядами, — о, тогда конечно, твои слова могли бы иметь значение; теперь же они не более, как пустой звук. Пароходы так далеко отсюда, твои гауссы лишились своего вождя, и ты только пленник, который должен гнуться под своим ярмом, как и те двадцать жалких невольников, с которыми ты закован одной цепью и разделяешь одну участь; ты должен покорно нести свой тяжелый крест, так как сопротивление не принесет тебе никакой пользы, а только доставит новые унижения!
С такими мыслями шел Белая Борода последним в отряде пленных, и когда остальные опустились на землю, он должен был последовать их примеру.
В другой стороне лагеря перед палаткой Сагорро началось пиршество, около же пленных с реки Моари столпились Женщины вангванов. Они притащили с собой факелы и осветили лицо Белой Бороды, чтобы хорошенько рассмотреть этого удивительного человека, о котором столько слышали.
— У него и все тело белое? — спросила одна из женщин, а другая разорвала рубашку Белой Бороды, чтобы посмотреть на белую кожу.
— Красная ли у него кровь, как у нас? — сказала одна вангванка и, чтобы убедиться в этом, уколола его в грудь иголкой и засмеялась, когда на месте укола показались красные капельки крови.
Другие женщины повторили за ней эту жестокую поделку, а некоторые дергали его за бороду.
Как кипела кровь у Белой Бороды! Он не мог защищаться, потому что у него было не только железное кольцо на шее, но и руки его были связаны. А между тем уколы иголки могут быть иногда чувствительнее ран от кинжала или стальных пуль. О, какую отраду может в сущности доставить пуля, убивающая человека наповал!
Что значит в сравнении с этой мукой все страхи и опасности, которым Белая Борода подвергался до сих пор в чаще африканских лесов? Укус ядовитой змеи не казался ему таким болезненным, как эти мелкие и ничтожные уколы иголкой, глаза разъяренного буйвола, бросающегося на него, никогда не были ему так неприятны и противны, как взгляд этих бесчеловечных женщин. Он был в совершенно беззащитном и беспомощном положении, в полной власти этих дикарей! Как охотно поменялся бы он судьбой с Моари, когда тот находился в когтях леопарда! Тот испытывал тогда только физические страдания, ведь леопард не издевается над своей жертвой, как озверевший человек, не изобретает для него мелких нравственных мук, которые могут быть чувствительнее самой страшной пытки. Ему вспомнилась Тумба. Тогда, в священной роще, она тоже отдана была во власть грубых людей, но и ее положение было лучше, чем его. По крайней мере впереди ожидала ее смерть, как избавительница от всяких мук, а он и на это не мог пока надеяться. Конечно, позже, через несколько дней или недель, смерть постигнет и его, это несомненно; но теперь это не было его уделом, и он должен был жить и страдать в руках араба, который, очевидно, хочет добиться от него чего-нибудь. Абед достаточно ясно на мекал ему на это дорогой: «Отдай нам свои ружья и патроны, и ты будешь свободен!»
А если бы даже Том и Майгазин-баки и пошли на эти условия сделки, то и тогда его, наверное, не освободили бы из плена: тогда вангваны достигли бы только своей желанной цели и захватили бы в плен и его верных товарищей; и вот все они будут в плену — и гауссы, и балубы, и Том с Метой, а вождь Крокодил выстроит снова храм фетиша, для которого у него будет теперь жертв заклания сколько угодно; и снова обогатится храм слоновой костью, и опять Сагорро похитит ее. Но неужели же не найдется человека, который сразит непобедимого араба?