Агапэ. Нулевая глава
Шрифт:
Они недолго пререкались; его китайские узкие глаза горячим взглядом следили за нами.
– Ах, проклятье на мою голову! Провалились б такие гости к… А кто привёл вас в дом? Кто привёл? Я вышвырну за порог нарушителя сейчас же!
Но никто не ответил; в этом не было необходимости. Старик, бранясь, присел за дальний угол крытого стола, так и забыв получить ответ.
Моя первая мысль о нем была быстра и абстрактна. Старик с ирландским акцентом – в прошлом иссякший дикий пожар; джентльмен, сравниваемый с танцующими тенями на стенах глубокой ночью; на его лохматых жёстких седых волосах, что
А я с наивной радостью и деловитой спешкой посматривал на клубничные розы в вазе. Я и не догадывался, что «драматический злодей» моей истории скрывался тогда за глазами, обременёнными морщинами. Мне шёл лишь 21 год – и тот факт был важен, что я был глуп и недалёк, и что идеи и верования тех времён сейчас уж мне кажутся вымороченными. Мистер Уилсон оказался той личностью, которая обратиться в кроваво-красную искру в камине моей молодой жизни.
И сейчас, сквозь года я помню, как я взял на себя обязанность заговорить первым; я поинтересовался, все ли обитатели имения спустились в нашу мужскую компанию, и мистер Уилсон проворчал что-то о своём осиротевшем племяннике.
– Зуманн! Ну, вы уже сунули голову в святую петлю замужества? – спросил старик дурным тоном.
Хозяин дома профессионально орудовал столовыми приборами: ножом и вилкой. Колко отрезав кусок вареного клубня картофеля, он искусно отправлял его в рот, а затем по-ирландски, особенно, звонко выговаривал «р» при разговоре. Вдовец древней английской выдержки! Воплощение самых мерзких черт английской отшельнической буржуазии!
Зуманн ответил на заданный вопрос:
– Давно уж сунул, пару лет назад. Ещё когда мне было 20, как и мистеру Барннетту. Однако я женат только на бумаге. В реальности я не видел её и дочь 3 года. – В легкой драме, первоклассно думал Зуманн, а я сопоставлял частности, желая восстановить целиком образ.
Я взглянул на приятеля, наслаждающегося здешней едой.
– 20 лет… звучит божественно. И чем же вы занимаетесь в свои 20, мистер Барннетт? Вы похожи на миссионера.
– Нет, я не служу Богу, хотя в нём и можно найти определённое натянутое за уши успокоение души. В данный момент я учусь вести хозяйство, а затем собираюсь провести остаток жизни в разъездах по миру.
– Расскажите о девицах. Вы приударили за одной из городских барышень? – Совратительная улыбка подкосила его грязного цвета китайские глаза; мистер Уилсон снова зажевал.
– Когда я был мал, отец часто рассказывал мне о Платоне, ученике Сократа. В 4 года я поставил себе цель – не бежать от людей вопреки боли, которую тебе причиняют, ибо только тогда мы живем. Я поклялся испытать на собственной шкуре пытку привязанностью души, отведать шесть видов любви Платона: любовь к сестре; к подруге; к наслаждениям; к пассии; к жене; к предмету обожания и всему вместе одновременно во время Агапэ.
Когда я замолчал, я словно увидел, как шестерёнки мозгов в их голове вертелись и убыстрялись. В этот же миг, словно на стыке планет, я услышал мельтешащие шаги. И девушка позади, быть может, не более красивая, чем другие, заставила меня вскочить на ноги неожиданностью своего появления.
– Я велел тебе не спускаться, Эвелина. Что ты забыла на моем ужине? – воскликнул мистер Уилсон, цедя из себя слова. Он метнул на неё какой-то странный взгляд – взгляд ненависти.
Небольшого росточка, хрупкая и ласковая, но беспокойная, с решительной осанкой, девушка съёжилась. Она, лет двадцати шести, украсила пепельно чёрные волосы красной лентой; и я вспомнил её, гуляющей с другими девушками по садам долины в мой второй день пребывания здесь. Ее тонкую талию отлично подчёркивал лиф черного платья, лента под грудью и корсет. Она, – чудо, – вся настоящая и одарённая талантами от природы.
– Как же я могла пропустить первое посещение гостей за долгие года? – уютная девушка ответила героически смело и прытко, пусть её тело словно и парализовало перед отцом. – Ты представишь меня гостям, папенька?
Подвижный алый, как пион, рот и её акварельно-тусклые глаза выделяли ее миловидность. Жизненные силы вышли из моих ушей; меня оглушила тишина. Никто более не говорил. Воздух не циркулировал. Свечной огонь как замер в едином положении, так более и не колыхался. Мистер Уилсон буркнул под нос имя девушки «Эвелина», а я склонился перед ней в глубоком поклоне. Допотопный инстинкт заставил меня с учащённым биением сердца ждать от неприлично юной жены мистера Уилсона невольной ласки, но благопристойности заставили меня только поцеловать её руку.
– Миссис Эвелин, очень рад знакомству с вами, – сказал.
– Она мне не жена! – возмутился Уилсон.
– Я мисс Уилсон, сэр. – Девушка смущённо отвела глаза в пол. – Я его дочь.
– Вы говорили, что у вас есть лишь племянник, – встрял итальянец Зуманн, до этого аналогично вскочивший на свои ноги.
– Это и не важно, – присёк я повисшую в воздухе неловкость. – Прошу прощения перед Вами за моё невежество, мисс Уилсон.
– Что мне ещё остаётся, кроме как простить Вас, мистер…
– Мистер Барннетт. Дилан Барннетт.
(Это были последние месяцы, когда я мог звать себя тем именем, что дал мне отец и дед)
Эвелина сосредоточенно отошла от меня к отцу; но между нами успела проскочить искорка – я улыбнулся при виде её глаз, без капли кокетства разглядывающие меня. В девушке не было ни капли высокомерия; она была хозяйкой всего малолюдного серебра перед мной, которое достают изредка. (Она имела общие черты склада лица в профиль, что и моя покойная сестра)
– Эвелина, ты просто неблагодарный кусок ребра, – вспылил ее отец. – Сидела бы в своих покоях.
– Пап`a! – Его терпеливая дочь положила руки на узкие плечи отца. Она говорила без ирландского акцента, в отличии от старика.
– Неблагодарный кусок рёбра? Ужасно, мистер Уилсон! Женщины всё знают и всё могут изложить; всё понимают, они ведают миропорядком. – На этом месте я замолк, покуда я решил воздержаться от дальнейших споров.
– Ваше мнение! Но переубеждать меня вы не посмеете. – Тогда меня возмутил тон старика: резкий, жеманный, надменный. – От моего усыновлённого маленького племянника больше пользы, чем от дочери. Мужа ей иметь непристойно. Вот и тратит состояние папеньки! Эвелина, ступай к себе, и не смей выходить.