Агасфер. Том 2
Шрифт:
— Здесь нет больше ни волков, ни пожирателей! — сказал один из самых решительных волков своему противнику Оливье, с которым только что сурово и добросовестно бился изо всех сил. — Здесь есть только честные рабочие, которым необходимо соединиться против кучки негодяев, явившихся сюда для грабежа и насилия.
— Да, — подхватил другой, — бить ваши окна начали помимо нашего желания.
— Это все каменолом нас взбаламутил, — сказал третий. — Настоящие волки от него отрекаются… мы с ними еще посчитаемся.
— Можно хоть каждый день драться… но нужно уважать друг друга note 35 .
Эта
Шайка негодяев, подстрекаемая маленьким пронырой с лицом хорька, эмиссаром барона Трипо, ринулась прямо в мастерские господина Гарди. Обезумев от жажды разрушения, эти люди безжалостно разбивали самые дорогие машины, самые сложные станки, уничтожали начатые работы, и вскоре дикое соревнование варваров, опьяневших от разрушения, превратило эти мастерские, некогда образец порядка и экономии, в развалины; дворы были усеяны всевозможными предметами, которые под адские крики и зловещие взрывы хохота выкидывали из окон. Торговые книги господина Гарди, промышленные архивы, необходимые всякому коммерсанту, были брошены по ветру и изорваны; их топтал ногами сатанинский хоровод, объединивший все, что было самого грязного в этом сброде; мужчины и женщины, мерзкие, кошмарные, в лохмотьях, взявшись за руки, кружились, испуская ужасные возгласы.
Note35
Мы хотели бы убедить читателя, что только требования нашего рассказа заставили нас придать волкам столь агрессивную роль. Пытаясь показать отрицательные стороны компаньонажей, которые к тому же постепенно изживаются, мы не собираемся приписывать такие качества, как дикая враждебность, только одной секте, именно волкам, а не пожирателям. Волки, члены компаньонажа каменотесов, обычно трудолюбивые и очень толковые рабочие, положение которых заслуживает внимания, так как их трудная и суровая работа требует почти математической точности, в продолжении двух-трех месяцев в году они остаются без заработка; их тяжелая профессия, к сожалению, является одною из тех, по которым бьет неизбежная зимняя безработица. Большая часть волков, желая усовершенствоваться в своем ремесле, посещает каждый вечер курсы начертательной геометрии, применяемой при обтесывании камней. Некоторые из каменотесов компаньонажа на последней выставке экспонировали архитектурные модели из гипса.
Странный и грустный контраст! Среди всего этого адского гама и сцен ужасного разрушения, в комнате отца маршала Симона происходила другого рода сцена, полная величественного и мрачного спокойствия. Несколько преданных рабочих охраняли дверь. Старый рабочий лежал на кровати, с повязкой на голове, из-под которой выбивались окровавленные седые волосы. Лицо его было мертвенно бледно, дыхание затруднено, а глаза смотрели остановившимся взглядом. Маршал Симон, стоя у изголовья склонившись над отцом, с отчаянием ловил малейшие проявления сознания у умирающего, за ослабевающим пульсом которого следил врач. Роза и Бланш, приехавшие с Дагобером, преклонили колени около кровати, молитвенно сложив руки и заливаясь слезами. В стороне, скрытый в полумраке комнаты, так как приближалась ночь, скрестив на груди руки, стоял Дагобер с выражением мучительной боли на лице. В комнате царила глубокая, торжественная тишина, прерываемая только тяжелым дыханием раненого и заглушаемая рыданиями внучек. Глаза маршала были сухи и горели мрачным огнем… Он отводил взор от отца, только чтобы взглядом спросить врача.
Странные, роковые бывают случайности… Этот врач… был доктор Балейнье. Его больница находилась ближе всего к заставе, к фабрике господина Гарди, и так как он был известен в округе, к нему и побежали за помощью.
Вдруг доктор сделал движение: маршал Симон, не сводивший с него глаз,
— Есть надежда?
— По крайней мере, господин герцог, пульс усиливается.
— Он спасен! — проговорил маршал.
— Не питайте ложных надежд, господин герцог, — серьезно возразил доктор. — Пульс усилился благодаря сильным средствам, которые я пустил в ход… но я не отвечаю за исход кризиса…
— Отец мой… отец!.. Ты меня слышишь? — спросил маршал, видя, что старик сделал легкое движение головой и слабо попытался поднять веки.
Действительно, старик открыл глаза… и в них сиял ум.
— Батюшка!.. ты жив… ты меня узнаешь?.. — вырвалось у маршала, опьяневшего от радостной надежды.
— Ты здесь… Пьер?.. — слабым голосом проговорил старик. — Руку… дай…
И он сделал легкое движение.
— Вот она, батюшка! — проговорил маршал, сжимая в своих руках руку старика.
Затем, невольно уступив порыву восторга, он бросился к отцу и, покрывая его руки, лицо и волосы поцелуями, воскликнул:
— Жив… Боже!.. жив… спасен!
В это время до ушей умирающего донеслись крики борьбы, начавшейся между бродягами, с одной стороны, и волками вместе с пожирателями, с другой.
— Шум… какой… шум! — оказал раненый. — Разве еще дерутся?
— Стихает, кажется, — сказал маршал, желая успокоить отца.
— Пьер… — слабым и прерывистым голосом проговорил последний. — Не надолго… меня… хватит…
— Батюшка!
— Подожди… сынок… дай мне сказать тебе… только бы… успеть… сказать все…
Доктор Балейнье чинно заметил старому рабочему:
— Небо, может быть, совершит чудо… Выкажите себя достойным этого, и пусть священник…
— Священник?.. Нет, спасибо… у меня есть сын, — сказал старик. — На его руках я отдам душу, которая всегда была честной и прямой…
— Ты… умереть!.. — воскликнул маршал. — О нет… нет…
— Пьер! — начал старик сперва довольно твердым голосом, но потом все слабее и слабее. — Ты сейчас… просил… совета… очень важного… Мне кажется… желание… указать тебе… на твой долг… меня и вернуло к жизни… Я умер бы… глубоко… несчастным… если бы… знал… что ты… пошел по недостойному… пути… И слушай… сын… мой честный сын… в эту страшную минуту… твой отец… не может ошибаться… ты должен… исполнить долг свой… иначе ты… поступишь… нечестно… и не исполнишь… последней… воли отца… Ты… не… колеблясь… должен…
Последние слова были почти непонятны, старик совсем ослабел. Единственно, что мог разобрать маршал, это были слова:
— Наполеон II… Клятва… бесчестие… сын мой... Затем несколько судорожных движений губами, и все было кончено.
В ту минуту, когда старик испустил последнее дыхание, наступила ночь, и снаружи раздались страшные крики:
— Горим!.. Горим!
Огонь появился в одном из отделений фабрики, наполненном легко воспламеняющимся материалом. Туда перед этим прокрался человек с лицом хорька. В то же время послышался барабанный бой, извещавший о прибытии воинской части из предместья.
Несмотря на все усилия, вот уже больше часа, как огонь пожирал фабрику.
Ночь светла и холодна. Порывисто дул сильный северный ветер.
Какой-то человек медленно приближался к фабрике по полю, складки местности еще скрывали от него пожар. Это господин Гарди. Он думал, что ходьба успокоит его лихорадку… ледяную лихорадку, похожую на озноб умирающего, и решил вернуться из Парижа пешком. Его не обманули: обожаемая возлюбленная, благородная женщина, которая одна только могла утешить его в горьком разочаровании, покинула Францию.
Сомнений больше не было: Маргарита уехала по воле матери в Америку. В искупление ее вины, мать потребовала от нее, чтобы она не оставила ни слова прощания тому, ради кого она пожертвовала супружеским долгом. Маргарита повиновалась…
Она, впрочем, не раз говорила ему сама:
— Между матерью и вами я не буду колебаться в выборе!
Так она и сделала… Надежды больше не оставалось… никакой надежды… Не океан разделяет их — это не препятствие, а слепое повиновение матери, которому она никогда не изменит… Все… все кончено!