Агент его Величества
Шрифт:
– Вы хотите сказать, что он – один из тех смутьянов, которые поднимались против нас в тридцатом году? – медленно спросил Костенко.
– Вполне вероятно. Или их дипломатический представитель за рубежом. – Он посмотрел на задумчивое лицо Костенко и ухмыльнулся. – Промашку вы дали, Семён Родионович, что и говорить. Раньше наши с вами секреты знал только госсекретарь и пара членов правительства, а теперь о них узнают все местные поляки. Поздравляю вас.
Костенко сокрушённо развёл руками.
– Но ведь не факт, что Твид расскажет об этом Моравскому.
– Не
И, оставив пригорюнившегося Костенко, Стекль повернулся к Лесовскому.
– Адмирал, вам я также не советую слишком сближаться с Таммани-Холлом. Его обитатели – прожжённые интриганы и циники. Впрочем, как любые политики в Штатах. Они будут рассуждать о прекрасных вещах, клясться в вечной дружбе, но про себя думать лишь о том, как использовать вашу эскадру в своих целях…
– Вы напрасно предупреждаете меня, барон. Из нашей короткой беседы я уже понял, что за фрукт этот Твид, и вовсе не собираюсь идти у него на поводу.
– Я рад, что мы поняли друг друга.
Лесовский пригубил вина и отошёл к группе русских офицеров.
– А вы-то сами в каких отношениях с Твидом? – хмуро спросил Костенко.
– В сугубо деловых, если вас это интересует.
– Поприветствовал он вас очень даже тепло.
– Что с того? У меня здесь немало друзей. Впрочем, как и среди республиканцев.
– И всё же я думаю, что Твиду невыгодно натравлять на меня поляков, – помедлив, сказал Костенко. – Его партия, судя по всему, люто ненавидит европейские державы, а это идёт вразрез с интересами мятежников…
Он проговорил это с удивительным хладнокровием. Вероятно, на него произвела впечатление невозмутимость барона, иначе Семён Родионович никогда бы не отважился обсуждать столь деликатные вещи под носом у американцев.
– Может, идёт, а может, и нет, – ответил посол. – Давайте сменим тему. Всё-таки мы в самом сердце Демократической партии. Не слишком любезно судачить о гостеприимных хозяевах, пользуясь их незнанием нашего языка.
Они замолчали и не проронили больше ни слова до тех пор, пока к ним снова не подошёл Твид.
– Я поговорил с Оделлом, – сообщил он Костенко. – Думаю, что в самые ближайшие сроки он инициирует запрос о польских капёрах. Шансы на успех невелики, но они есть. Так просто люди из правительства не отделаются.
Стекль вдруг хлопнул себя по лбу.
– Чуть не забыл! Уильям, жена интересуется, кто вам готовит устриц. Они изумительны. Я не ел таких устриц даже в Париже, а там знают толк в еде.
Твид улыбнулся и пустился в долгие рассуждения об устрицах. Костенко счёл момент подходящим, чтобы улизнуть.
Банкет закончился ближе к полуночи. Весёлые полупьяные офицеры группами по пять-шесть человек выходили на освещённую фонарями улицу и, поддерживаемые услужливыми неграми, карабкались в экипажи. Погода стояла тёплая, хотя с океана задувал прохладный ветерок. Твид долго не отпускал Стекля, дискутируя с ним на тему о достоинствах ирландского виски. Оба – посол и политик – были здорово подшофе, что, впрочем, лишь придавало милую пикантность ситуации,
Костенко, двигаясь к выходу, развязно объяснял Вуду суть русско-английских осложнений на Кавказе и доказывал преимущество российской системы колониального управления перед европейской. Речь его лилась легко и свободно, как будто не было перед тем пары десятков тостов и стременной рюмки ликёра. Он вышел на улицу, вдохнул свежий воздух, обменялся прощальным рукопожатием с Вудом и хотел уже направиться к коляске, как вдруг к нему подошёл какой-то мальчуган лет пятнадцати.
– Мистер, это ваш человек лежит там за углом?
– Что? – вздрогнул Семён Родионович.
– Там, – мальчишка махнул куда-то вдаль. – Лежит какой-то офицер. Перебрал, видно.
– Где? Не вижу.
– Пойдёмте, я покажу.
Костенко озабоченно поспешил за пареньком, пытаясь собрать вместе разрозненные мысли. Как видно, атмосфера праздника и винные пары всё-таки не прошли для него даром, иначе он сто раз бы подумал, прежде чем идти за странным мальчишкой. Но тот вынырнул столь неожиданно, что у Костенко не было времени подумать.
Отдалившись от дома шагов на сто, Семён Родионович забеспокоился. Он заметил, что мальчишка словно бы нарочно уводит его в тень.
– Ну, где же этот офицер? – нетерпеливо спросил Костенко.
– Ещё немного, сэр. Вон там, – мальчишка неопределённо махнул куда-то вдаль.
Семён Родионович поколебался, раздираемый желанием вернуться и рассказать всё адмиралу, но побоялся проявить слабость перед маленьким нью-йоркцем, и покорно поплёлся за ним. Мальчишка свернул в одну из боковых улочек, и, едва уютный фасад Таммани-Холла скрылся из глаз, остановился. Сунув руки в карманы, он повернулся к Костенко и хитренько посмотрел на него.
«Куда ты меня привёл, паршивец?» – хотел было спросить Семён Родионович, но тут кто-то сильно ударил его по затылку. Костенко рухнул как сноп и потерял сознание.
Фолсом – городок в самом сердце Калифорнии. Своим существованием он обязан золотодобытчикам, промышлявшим в горах Сьерра-Невада лет двадцать назад. Первоначальное его название было Гранитный город, хотя гранита в нём не было ни грамма. Основная масса фолсомских построек, как повсюду на Диком Западе, была деревянная, за исключением церкви, возведённой из белого известняка и глины. На главной улице преобладали изящные двухэтажные домики с террасами и балконами, остальная часть города была застроена неказистыми дощатыми хибарами, конюшнямим и сараями. Основной достопримечательностью города был вокзал, и даже не сам вокзал, а железная дорога, соединявшая Фолсом с Сан-Франциско. Этим атрибутом цивилизации, построенным чуть более десяти лет назад, жители так гордились, что даже переименовали город в честь человека, проложившего ветку – миллионера Джозефа Фолсома.