Агент-провокатор
Шрифт:
Мяч плюхается в мои руки почти с тем же самым звуком, как и только что прихлопнутый отцом о ладонь четвертак. Кто-то сталкивается со мной, и я падаю между рядов скамей. Я сильно ударяюсь головой о сиденье или о чье-то колено, однако успеваю сгруппироваться, как Макс Шмелинг. [10] Но я не полностью отключился, я держу этот мяч, как куриное яйцо, которое принесла в школу старшеклассница для какого-то там задания. Папа поднимает меня на ноги, а кучка болельщиков, уже сгрудившихся вокруг, рассыпается столь ж быстро, сколь и собралась. Кое-кто похлопывает меня по спине и хвалит: «Молодец, намертво
10
Макс Шмелинг — немецкий боксер, родился в 1905 году, первым из европейских боксеров завоевал звание чемпиона мира по боксу в тяжелом весе.
— Ну, погляди на себя, Эвери, мальчик мой, — провозглашает папа. — Ты слопал все мои бутерброды и поймал хоум-ран.
— Хоум-ран Моу Берга, — отвечаю я, разглядывая мяч. Часть эмблемы фирмы «Сполдинг» стерта. Здесь Моу Берг приложился битой, думаю я. Это же все равно, что обменяться с ним рукопожатием. Я гляжу на поле, а Берг уже огибает третью базу — два Берга, — со смешком обмениваясь двойным рукопожатием с раздвоившимся тренером с третьей базы.
Все это похоже на сон. Берг начинает расплываться в моих глазах, уши наполняются шумом, отец что-то говорит, но, падая к его ногам, я ничего не слышу.
А потом начинается сон или, скорее, что-то другое. Эвери уже не на стадионе, и отца возле него нет; как нет, в сущности, никого. Он находится один в комнате, где как будто есть стены, потолок и пол, однако, поглядев на них, нельзя понять, существуют они на самом деле или нет.
Впрочем, нет, он не один. В комнате находится какой-то мужчина. Подобно стенам, лицо его расплывается, однако Эвери понимает, что незнакомец облачен в смокинг — похожий на тот, который он видел на свадебной фотографии родителей.
— То, что случилось сейчас, на деле не происходило, — говорит мужчина.
Эвери двенадцать лет, и он говорит:
— Нет, было, я видел все собственными глазами.
— И где же ты видел это?
— На стадионе Бриггса, на матче. Я поймал этот мяч во время игры, — говорит Эвери, протягивая мяч мужчине, чтобы тот поверил ему. Мяч остался в его руке, а значит, хоум-ран был.
Но на ладони его не мяч, а монетка в четверть доллара, подобная той, которую папа Эвери только что подбрасывал в воздух. Четвертак 1936 года чеканки с тремя короткими параллельными бороздками поперек правого крыла орла.
— А где мой мяч? — Эвери оглядывает комнату.
— Мяча не было. В твоей руке находится то, что ты поймал.
— Ну да, — с недоверием отвечает Эвери. — Тед Вильямс не сумел бы выбить с поля четвертак. Хэнк Гринберг тоже. И Джимми Фоккс. И ты думаешь, я поверю в то, что Моу Берг сделал это?
— А что у тебя в руке?
— Четвертак.
— Видишь? Его-то ты и поймал.
— Ну, нет. Значит, ты украл его, так? Ты украл мой мяч.
— Эвери, послушай меня. Есть веские основания для того, чтобы это был четвертак.
— Конечно, есть. Это четвертак, потому что ты украл мой мяч и оказался такой дешевкой, что дал мне за него только четверть доллара. — Эвери бросает монету в мужчину, однако она замирает на полпути между ними, вращаясь так, как вращалась в летнем воздухе на стадионе Бриггса.
— Ну вот, ты сделал это, — говорит мужчина.
Куда я иду, где я был, почему я знаю одновременно и то, и другое? Мне семьдесят два года, и я ушел в отставку с исследовательского полигона «Дженерал Моторс»
Летом я выношу радио на веранду и слушаю репортажи об играх «Ред Сокс», провожая взглядом волны, набегающие от просторов Северной Атлантики. Волны разбиваются о берег, а мне хочется знать, нет ли там, в море, какой-то срединной точки, от которой волны разбегаются во все стороны. Неподвижной посреди вращающегося мира, как сказал Элиот. [11] Той, где возможности преобразуются в непреложные факты.
Если такое место существует, мне бы очень хотелось увидеть его, убедиться в том, что оно есть на самом деле. Мне бы очень хотелось знать наверняка: мой выбор убил моего отца или нет.
11
Томас Стернз Элиот (1888–1965) — английский поэт американского происхождения.
— Что-что? — переспрашивает Эвери.
— Четвертак в воздухе. И ты должен что-то сказать, прежде чем он упадет.
— Зачем? — Эвери вновь смотрит на мужчину, сидящего в кресле, которого не было здесь минуту назад. Четвертак вращается на уровне глаз.
— Надо решить, что будет.
— А что я решаю?
— У тебя есть два варианта, Эвери. Но от монеты зависит только один, поэтому начнем с главного. Позволь мне кое-что рассказать тебе. — Мужчина устраивается в кресле поудобнее. — Через полтора года Америка вступит в войну с Германией и Японией.
— Этого не будет, — возражает Эвери. — Рузвельт заявил, что мы останемся в стороне.
— Да, он так заявил. Но война тем не менее состоится.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что занимаюсь этим. Я знаю. Скажу точнее — это моя сущность. Я тот, кто знает.
Эвери, щурясь, разглядывает собеседника, пытаясь хотя бы на миг остановить это лицо так, чтобы pro можно было рассмотреть.
— Ага, тот, кто знает! Ну, а знаешь ли ты, на кого похож?
— Ты не понимаешь меня, Эвери. Я принял этот облик только для того, чтобы тебе проще было увидеть меня.
— Мне стало бы легче, если бы у тебя появилось лицо, — возражает Эвери.
— Отлично, — отвечает мужчина. — Дай мне его.
— Это так просто? Собеседник кивает.
— Хорошо.
И мужчина получает лицо отца Эвери.
— Теперь тебе спокойнее? — спрашивает он.
— Скажи, а что это значит — «тот, кто знает».
— Я не существую, пока не возникает необходимость выяснить какую-то вещь. И когда я узнаю то, что следует узнать, тогда мое существование прекращается.
Эвери начинает понимать.