Агитбригада
Шрифт:
— Ведите на кухню! — велел я, безжалостно прервав воспоминания.
Кухня представляла собой вытянутое помещение с непропорционально высокими потолками и узким пространством в ширину. Из-за этого она напоминала гроб. Сходство добавляло маленькое оконце, затянутое вместо шторок газетами. Жильцы квартиры явно уютом не заморачивались. На одном из столов пыхтел примус. Но пахло хорошо — жареной картошкой и сырниками.
— Где? — спросил я и посмотрел на одноглазого.
— Что где? — испугалась старушка.
— Заявление где? — строго
— К-какое заявление? — совсем перепугалась она.
— Сигнал о жуках-древоточцах был? Был! А заявление где?
— Но это не я… — залепетала старушка.
— А мне что с этого? У меня план-график! — я демонстративно распахнул увесистый гроссбух и издалека продемонстрировал столбики цифр и неровные строчки.
— И что делать? — пискнула старушка, схватившись за сердце.
— Я же сказал!
— Но я не умею… неграмотная я… — чуть не плача, сообщила старушка.
— Ладно, так уж и быть, — смилостивился я, — тащите листок бумаги и ручку или карандаш, я сам за вас напишу.
— Ой, спасибо, сынок, — рассыпалась в благодарностях бабулька и споро унеслась прочь из кухни на поиски листочка.
— Где доска? — прошипел я маячившему призраку.
— Вот! — ткнул куда-то вниз тот.
Я осторожно поддел доску и принялся её пилить захваченной у Михалыча небольшой пилой.
Пилить пришлось долго.
Прибежавшая на звуки старушка заохала:
— Ох! Что же деется! Что это? Зачем это?
— На экспертизу! — строго рявкнул я, — в лабораторию. Не мешайте!
Старушка нервно пискнула и унеслась.
А я пилил и пилил. Одноглазый призрак мельтешил рядом и нервничал.
Когда я допилил и спрятал доску за пазуху, Филимон Поликарпович радостно воскликнул:
— Свобода! — и счастливо засмеялся.
Отделавшись от заполошной старушки, я вышел из квартиры, торопливо убрал грим и переоделся под ехидные замечания одноглазого, сложил барахло и инструмент в портфель, и вышел на улицу совсем другим человеком.
И надо же такому случиться, что прямо там, у дома, я нос-к-носу столкнулся… с Лазарем.
Глава 35
— Стой! Стой же! — вытаращив от неожиданности и без того изрядно выпуклые глаза, так, что он стал похож на афигевшую сову, закричал Лазарь и попытался схватить меня.
— Иэээх! — с силой оттолкнул я его и ловко запрыгнул на подножку мимопроходящего трамвая.
Трамвай с дребезжанием и лязгом покатил дальше, набирая скорость и звеня на поворотах, а я приподнял козырёк фуражки и ехидно отсалютовал Лазарю.
— Что это было? — спросил маячивший рядом Филимон Поликарпович, который с восторгом крутил головой по сторонам, а его единственный глаз аж сиял от воодушевления.
— Давний враг, — лаконично ответил я, заставив тощего оборвыша, который тоже висел на подножке, вылупиться на меня удивлённо.
— Он тебя явно преследует, — заметил одноглазый.
Отвечать я не стал, чтобы не пугать людей
— Теперь куда? В школу? — спросил Филимон Поликарпович, когда я спрыгнул на повороте у большого кирпичного здания с лаконичной вывеской «Оптово-розничный магазин и склады Торопова», совсем чуть-чуть разминувшись с суровым кондуктором.
— В школу успеется, — ответил я и поёжился от усиливающегося промозглого ветра, — сейчас бы поесть не мешало.
— Здесь рядом хороший кафешантан, — воодушевился Филимон Поликарпович, — там такие девчули из подтанцовки, с такими ножками — пальчики оближешь! А одна, Лили, такая красотка!
— Ты уже три десятка лет там не был, — усмехнулся я, — все твои девчули давно постарели. А красотка Лили превратилась в артрозную старуху с распухшими суставами и скрипучим голосом.
— Зато там есть другие! — резонно заметил призрак.
Возразить мне было нечего, да и живот подводило от голода (я остался сегодня без обеда из-за всего этого), так что пошел я в кафешантан.
Прошлый раз, когда я был тут с Гришкой, Жоржем и Зёзиком, меня пропустили без возражений. Сейчас же дорогу преградил швейцар, точнее даже придверник, так как сложно назвать швейцаром этого плотного человека с розовым, точно ошпаренным банным паром лицом, тонкими набриолиненными усиками и с хохолком рыжеватых поседевших волос. Он был в русских сапогах, в поддевке по-купечески, но зато расшитой позументами, и в капитанской фуражке с кокардой. И хоть вид его был грозен и молодцеват, чем-то он неуловимо напомнил мне репетировавшего Кольку в рыжем парике и с хризантемой на груди.
— Куда?! — строго окликнул меня придверник (вот принципиально не буду называть его швейцаром, раз так).
— Туда, — кивнул я на дверь, из-за которой раздавались визгливо-заливистые звуки скрипки, грохот пианино, раскаты смеха и хрипловатый женский голос что-то надрывно пел.
— Не положено! — рявкнул скотина придверник и посмотрел на меня свысока и с каким-то затаённым злорадством.
— Почему это? — удивился я, — раньше пускали.
— Детям не положено! — упёрся тот. — Иди, мальчик, гуляй. Не то милицию позову.
— Сунь в зубы, — подал голос одноглазый.
Я аж вздрогнул:
— Чего?
— Не положено, говорю! — повторил придверник, решив, что это я у него спрашиваю, призрака он же видеть не мог.
— Дай ему на лапу, говорю! — фыркнул призрак и расхохотался, — дай барашка в бумажке! Подмажь колёса! Позолоти ручку! Да что ты как нерусский вылупился на меня, денег, говорю, дай ему, а то не пустит!
Я хмыкнул, вытащил из бумажника чуть примятую купюру, которая неуловимым образом исчезла в недрах облачения придверника. И сам он мгновенно изменился: счастливо улыбаясь от лицезрения моей физиономии, угодливо распахнул дверь, и чуть даже присогнулся в поклоне: