Агитбригада

Фонд А.

Он помолчал, глядя куда-то перед собой, потом опять продолжил говорить:

— Взял вон Лазаря, так тот ему много чего помог, хоть и через жопу всё. Разве ж можно чтобы картошку после тыквы сажали? Всегда, если земля солёной стала, то озимую рожь надо сеять, а весной её прямо в землю запахать. Или белую горчицу. Тоже хорошо. Но это так, старческое брюзжание.

Он вздохнул и пристально взглянул на меня:

— Послушай, человек, у меня к тебе будет просьбица малая. Подсобишь?

— Что за просьба? — спросил я, — если в моих

силах помочь — помогу. И, кстати, меня Геннадием зовут

— Ой, ли? — насмешливо прищурился старик, — точно Геннадием? Чую, чуждое тебе это имя.

Я пожал плечами. Так-то да, я Олег. Но кто его знает, можно ли об этом говорить призракам? Тот вредный дедок мне никаких инструкций на этот счет не давал. Так что я решил промолчать.

— Передай моему правнуку, Гераське, чтобы запретил этому дурню Лазарю сыпать яд.

— Какой яд? — насторожился я.

— Да взял он моду под капусту яд сыпать. Тля вся эта сразу дохнет, красота, но ведь яд же!

— Х-хорошо, — удивился я, — попробую сказать. Только вряд ли он меня послушается.

— Но это не главная просьба, а так — предупреждение, — вздохнул Серафим Кузьмич и потупился, — скажи Гераське, что под старой клуней засыпанный погреб есть. Надо его раскопать. И слева, если от ворот смотреть, нужно копать в рост человека. Там бочонок будет. Ещё мой дед с батей туда на черный день деньги собирали. Потом уж и я маленько добавил. Но воспользоваться не довелось. А ему ой-как надо. Так что скажи, ладно?

У меня аж челюсть отпала. Вот это возможности! Всё-таки подарок вредного дедка может иметь практическую пользу.

Увидев моё вытянутое лицо, старик мрачно сказал:

— Даже не думай, не позволю!

— Что не думать?

— Я вашу человеческую породу хорошо знаю. Сам таким был когда-то. Эти деньги счастье принесут только моему кровному родичу. Для остальных оно проклято.

— Да не нужны мне ваши деньги, — поморщился я, — деньги деньгами, но всё-таки какие-то принципы у меня есть.

— Вижу, что есть, — кивнул Серафим Кузьмич, — это я так, для порядка. Предупреждение должен был сделать.

— Сказать-то я скажу, — задумался я, — вот только он мне не поверит.

— Почему это?! — вскинулся старик.

— Ну вот как вы это представляете, прихожу я к нему и с порога такой — здрасьти, у вас под старой клуней клад зарыт. Мне ваш прадед вчера ночью сказал'.

— Ну придумай что-нибудь. Ты же в школе вон учился. Грамотный, значит.

— Придумаю, — вздохнул я.

— Хорошо, — кивнул старик, — а теперь иди. Я долго не могу быть вне дома. Силы таять начинают.

— До свидания, — попрощался я.

Призрак кивнул и через миг мы с Енохом остались наедине под домом Сомова.

— Не связывался бы ты с ним, — проворчал Енох, — вот толку тебе с того, что мы сюда пришли? Только заданий тебе надавал. И вот как ты с ними выкручиваться теперь будешь?

— Что-нибудь придумаю, — отмахнулся я.

— Мне это всё

не нравится, — судя по тону надулся Енох. — Это ни к чему.

— Слушай, Енох, а как узнать, тут другие призраки есть?

— Зачем они тебе? Новых заданий набрать хочешь? Нечем больше заняться?

Я не ответил. Я сам не знал, что сказать. Но мне нужно было что-то понять. Вот только что я даже сам себе сформулировать не мог.

Утро не задалось. Мало того, что моросил мерзкий холодный дождик, так ещё и Гудков разбудил меня спозаранку и велел ехать с ним к кузнецу — нужно было ось от одного из фургонов править.

Ну ладно ему нужно, а вот мне там что делать? Но приказ есть приказ — пришлось в темпе собираться и выдвигаться в путь.

Кузница была далеко за селом. Ехали мы на открытой телеге и буквально через десять минут я промок до нитки. Гудкову и Жоржику было хорошо, Гудков кутался в солдатский непромокаемый плащ-палатку, а к Жоржику никакая зараза не приставала. А вот я промок, замёрз и у меня зуб на зуб не попадал.

Енох, узнав цель поездки, остался дома. Поэтому и посоветоваться было не с кем.

Поездка получилась ничем не примечательная: много суеты, мокро, холодно и в кузнице воняет. Не в этом дело. Убили мы на это дело почти полдня, и вернулись ближе к обеду, распряглись, я помог Жоржику с лошадьми, потом ещё ось обратно приставляли, хорошо, Гришка помог. В дом к себе я пошел, как освободился, в разгар дня. И первое, что я увидел — донельзя довольная рожа Еноха.

— Что случилось? — спросил я.

— Да ты как уехал, этот дурень, Зубатов, опять сюда полез.

— Зачем?

— Не знаю, что он хотел, но я его остановил, — похвастался Енох. — Больше он сюда ни ногой!

— Говори, что уже сделал? — напрягся я.

— Когда он твою торбу в руки взял, я на него Барсика напустил, — начал перечислять Енох, — тот ему всё лицо расцарапал. Затем напустил на него морок — он решил, что у тебя здесь кто-то повесился и до сих пор висит.

Енох довольно расхохотался:

— Ты бы видел, как он заорал! Из дома выбежал. Потом сюда остальные заглянули, они потом на улице так ругались, жаль, что далеко отсюда, плохо слышно.

— Зря ты так, — покачал головой я, — в торбе у меня кроме заплесневелого хлеба и нет почти ничего. А ты его напугал и в подозрения ввел. Теперь он от меня вообще никогда не отвяжется.

— Тебе с ним надо кардинально решать, — стал серьёзным Енох, — иначе он не успокоится, пока тебя не изведёт. Я таких людей хорошо знаю.

— Не спорю, — нахмурился я, — но этим я ничего не добьюсь. Не убивать же его. Ну поколочу? А дальше что? Он настучит Гудкову, тот опять товарищеский суд устроит и выпрет меня отсюда с такой характеристикой, что мама не горюй. Не забывай, я несовершеннолетний. Кроме того, на меня в трудовой школе огромный долг повесили, который мне отрабатывать ещё надо.