Агнец
Шрифт:
— С вами такое случается?
Ксавье открыл глаза. Он лежал ничком на полу, тонкая струйка слюны стекла с его губ.
Девушка разглядывала его, склонившись над ним, как над собакой. Она прижимала к груди две простыни. Ксавье поднялся на ноги.
— Вы что, больны, да?
Он покачал головой.
— А то с этими эпилептиками хлопот не оберешься... На меня особенно не рассчитывайте.
Он сказал:
— Это не то, что вы думаете... — И вытер пот со лба. — Вы сами видите, я не болен.
— Тогда что же вы тут делали? Вы знали, что я в комнате? Ну
Он послушался и минуту просидел неподвижно, наблюдая за девушкой, которая деловито стелила постель.
Внезапно он спросил:
— Кто этот малыш?
— Ролан? Приютский мальчик. Господам взбрело в голову его взять, но он им уже смертельно надоел. Мадам, видите ли, желала иметь ребенка!
— Они его усыновили?
— Нет, взяли на пробу. Но он разонравился. Полгода назад он был с виду куда лучше, но потом заболел дизентерией. Ваш друг его теперь ненавидит. Впрочем, он его никогда не любил. Конечно, лучше самому делать своих детей... если можешь. — Она взбила подушку. — Но я думаю, что он не может только со своей женой...
У нее на лице вдруг появилось выражение многоопытной женщины. Ксавье сказал: «Удивляюсь...» — но умолк, не окончив. Развязная манера держаться, вульгарные слова как-то не вязались с ней. Ему хотелось ее оборвать, крикнуть ей: «Вы дурно играете свою роль». Он знал, какая она на самом деле. Она была для него как раскрытая книга, он читал ее без труда; у него был этот дар, и он ему даже не очень удивлялся, он уже привык к тому, что видит людей насквозь. Какое у нее было лицо! И он сам вдруг увидел свое отражение в зеркале над комодом — бледное, прелестное лицо, — увидел себя не таким, каким казался себе обычно, а как бы глазами девушки. Как они друг другу понравились!
Он повторил:
— Удивляюсь..
— Чему вы удивляетесь?
— Нет, это вас может обидеть.
— Напрасно вы думаете, что можете меня обидеть!
— Я знаю, кто такая Бригитта Пиан... Дома у нас о ней много говорили все эти годы! Ее называют «мать церкви». Так вот, меня удивляет, что она выбрала в секретарши вас, а не какое-нибудь «чадо Пресвятой Девы Марии»... Вам смешно?
— Мне смешно, что вы себе уже составили обо мне мнение. Кто вам сказал, что я не «чадо Пресвятой Девы Марии»?
— Нет, — возмутился он, — вы совсем не ханжа.
Она спросила:
— А почему я должна быть ханжой?
— Вы были бы ханжой, если бы были «чадом Пресвятой Девы Марии».
— Почему вы так считаете?
Он сказал:
— Вижу...
Она взглянула на него, приоткрыв рот:
— Ну, знаете! — Потом пожала плечами: — Вы просто смеетесь надо мной.
Тогда он сказал:
— Вы думаете, Бог далеко, а ведь он подле вас.
— Бог? Да это же Бригитта Пиан!
Она рассмеялась... Он тоже смеялся.
— Вы правы, что не верите в этого бога: его не существует.
Она сидела на краю постели,
— Я не хотела бы, чтобы вы думали, что девушка, ни во что не верящая, должна обязательно...
Она посмотрела ему в глаза и вдруг сказала:
— Я никому не принадлежала и не принадлежу никому...
Он грубо ее перебил:
— Вы с ума сошли! Будто я мог подумать о вас такое. Это ужасно!
— Почему ужасно?
— Для меня ужасно.
Она сидела, скрестив ноги, и улыбнулась, рассеянно поглаживая рукой подушку.
— В конце концов, вы такой же, как и все.
Он пробормотал: «Ну, конечно...» — и покраснел до ушей. Никогда еще он не испытывал такой радости от присутствия девушки, никогда. Такой же, как и все... «Господи, а если я оказался здесь из-за нее?» Если весь путь, который он прошел, вел его в эту комнату, к ней? К счастью, к этому счастью? И он вдруг спросил:
— Как вас зовут?
— Доминика. Я учительница в школе прихода святого Павла в Бордо. Это место я получила благодаря содействию мадам Пиан. У меня нет родных, нет никого, кроме младшего брата, которого я должна содержать. Так что вы понимаете...
Он повторил:
— Доминика...
Она тихо сказала:
— Сядьте рядом со мной. Чего вы боитесь?
Он сказал:
— Я не боюсь, — и робко шагнул к ней.
Она глядела на него тоже несмело, чуть приоткрыв прелестный рот. Еще детские зубы светились молочной белизной. Она учащенно дышала. Нет, в этом не было ничего плохого. «Нет, Господи, в этом нет ничего плохого. Я заслужил этот отдых, это утешение, которое выпадает на долю всех людей, даже самых обойденных, самых бедных». Он медленно подходил к ней все ближе, а она отвела глаза, чтобы его не смущать, и ждала, неподвижная, как статуя, словно достаточно было одного взмаха ресниц, чтобы спугнуть этого юного самца. Он сделал еще шаг.
И тут на лестнице послышался шепот. Жан де Мирбель вошел без стука и не притворил за собой дверь. Ксавье увидел, что у порога, в полутьме коридора, стоит и Мишель.
— Что вы здесь делаете? — спросил Мирбель у Доминики.
— Я пришла постелить... Мы разговорились, — объяснила она. И добавила, обращаясь к Ксавье: — Полотенца на стуле.
Перед тем как выйти, она обернулась и улыбнулась Ксавье:
— До завтра.
Мирбель стал ходить взад-вперед по комнате.
— Она давно здесь?.. Она говорила с тобой обо мне? Ну, признайся: она говорила с тобой обо мне?
Вошла Мишель и взяла мужа под руку.
— Дай твоему другу отдохнуть, — сказала она. — Я с ним завтра поговорю.
Ксавье сухо возразил:
— Мне кажется, нам с вами уже не о чем говорить. Ваш муж вернулся, значит, я могу уехать. Утром есть поезд?
— Не начинай все снова! — воскликнул Мирбель.
— Вы в самом деле хотите уехать? — спросила Мишель. — Тогда зачем же вы с ним приехали?
Жан де Мирбель прошептал ему прямо в ухо:
— Не отвечай ей.
— Я привез его назад, — сказал Ксавье. — Мне здесь больше делать нечего.