Агнес Грей

Бронте Энн

— Не берусь предсказывать, — ответил он. — Возможно, сэр Томас окажется лучше, чем я думал. Но, судя по тому, что я слышал и видел, можно только пожалеть, что существо такое юное, веселое и… одним словом, обворожительное, чьим наибольшим, если не единственным недостатком было, видимо, легкомыслие… Да, разумеется, недостаток серьезный, ибо он открывает дорогу почти для всех остальных и делает того, кто им обладает, беззащитным перед соблазнами… Но можно только пожалеть, что ее отдали подобному человеку. Я полагаю, этого захотела ее мать?

— Да. Но и она сама тоже, мне кажется: она всегда смеялась над моими попытками отговорить ее.

— А вы пытались? В таком случае, если это кончится дурно, вам утешением послужит мысль, что вашей вины тут нет. Но как сможет миссис Мэррей оправдать свое поведение, я представить себе не в состоянии. Будь я знаком с ней покороче, то, наверное, не удержался бы и спросил прямо.

— Да, это выглядит противоестественным, но некоторые люди считают титулы и богатства высшими благами в жизни и полагают, что выполнили свой долг наилучшим образом, если сумели приобрести для своих детей и то и другое.

— Совершенно справедливо! Но не странно ли, что так ложно судят опытные женщины, сами выходившие замуж?

Тут, запыхавшись, вернулась Матильда, держа за уши истерзанное тельце зайчонка.

— Вы намеревались спасти этого зайчика или убить его? — спросил мистер Уэстон, видимо сбитый с толку радостью, которой сияло ее лицо.

— Я притворилась, будто хочу его спасти, — честно призналась она. — Ведь до охотничьего сезона еще так далеко! Однако, конечно, смотреть, как Принцесса его прикончила, было куда интереснее. Но вы оба свидетели, что я ничего поделать не могла: Принцесса догнала его и перекусила ему спину в один момент! Чудесное было зрелище, верно?

— Весьма. Барышня в погоне за левреткой!

Она заметила легкий сарказм его ответа, пожала плечами, отвернулась с многозначительным «хм!» и спросила меня, как мне понравилась травля. Я ответила, что нравиться тут, на мой взгляд, нечему, но призналась, что я следила за ними не очень внимательно.

— Разве вы не видели, как он сдвоил след, словно взрослый заяц? И как он заверещал, не слышали?

— Рада сказать, что нет.

— Просто заплакал, как младенец.

— Бедняжка! А что вы с ним сделаете?

— Идемте скорее! Оставлю в первой же лачуге. Домой я его нести не хочу, а то папа меня отругает, что я не отозвала собаку.

Мистер Уэстон уже ушел, и мы тоже направились своим путем, но, оставив зайца на первой же ферме и уничтожив предложенное взамен угощение — бисквит с тмином и смородиновое вино, — мы опять его встретили: видимо, он успел закончить свое дело, в чем бы оно не заключалось. В руке он держал букет чудесных колокольчиков, которые предложил мне, заметив с улыбкой, что, хотя последние два месяца меня совсем не было видно, тем не менее он не забыл, как я назвала колокольчики среди самых любимых своих цветов. Вручил он мне букет очень мило, но без комплиментов, без изысканной галантности и без взгляда, который можно было бы истолковать как «благоговейный, полный почтительного обожания» (см. Розали Мэррей), но все-таки он не забыл моих таких незначительных слов! Он точно помнил, с каких пор перестал меня видеть!

— Мне говорили, мисс Грей, — продолжал он, — что вы заядлый книгочей и настолько погружены в свои занятия, что никаких иных удовольствий не признаете.

— Да, так оно и есть! — объявила мисс Матильда.

— Нет, мистер Уэстон, не верьте этой возмутительной клевете! Наши барышни склонны преувеличивать и выносить суждения без каких-либо оснований, хотя и в ущерб своим друзьям. Так что будьте с ними осмотрительны.

— Во всяком случае, надеюсь, что это суждение не имеет под собой оснований.

— Но почему? Или вы противник женского образования?

— Отнюдь. Но я противник такой преданности занятиям у прекрасного пола, которая заставляет забывать обо всем остальном. За исключением особых обстоятельств, на мой взгляд, слишком усердные и непрерывные занятия — это лишь пустой перевод времени, причиняющий вред не только телесному, но и душевному здоровью.

— Что же, у меня нет ни досуга, ни склонности предаваться этим вредным излишествам.

И мы вновь расстались.

Ну-ну! И что тут такого примечательного? Почему я рассказала об этом? А потому, дорогой читатель, что этой встречи оказалось достаточно, чтобы подарить мне вечер, полный бодрости духа, ночь, полную сладких грез, и утро, полное радостных надежд. Неразумная бодрость, глупые грезы, беспричинные надежды, скажете вы, и я не посмею спорить — слишком часто такие подозрения приходили на ум и мне самой. Но наши желания подобны труту: кремень и сталь обстоятельств то и дело высекают искры, которые тут же гаснут, если только не попадают на трут наших желаний, а тогда тотчас вспыхивают огнем надежды.

Но, увы! В то же самое утро колеблющееся пламя моих надежд погасло — я получила письмо от мамы, полно такой тревоги, что я сразу поняла: болезнь папы усилилась и они опасаются, что ему более не встать. Хотя время моего отпуска было совсем близко, я содрогнулась от страха, что мне уже не доведется свидеться с ним в этом мире. Два дня спустя Мэри известила меня, что надежды не остается никакой и конец его близок. Я сразу же попросила у миссис Мэррей разрешения уехать немедленно. Она с недоумением посмотрела на меня, озадаченная смелостью, с какой я настаивала на своей просьбе, и выразила мнение, что повода для спешки нет. В конце концов разрешение она все-таки дала, не преминув, впрочем, добавить, что не видит «особых причин для волнения: скорее всего это окажется ложной тревогой, если же нет, то ведь таков закон природы и все мы должны когда-нибудь умереть, и не стоит воображать, будто во всем мире только меня одну постигло горе». В заключение она сказала, что распорядится, чтобы меня в О. отвезли в фаэтоне. «И вместо того чтобы горевать, мисс Грей, будьте благодарны за блага, которыми пользуетесь. Сколько найдется бедных священников, чьи семьи их кончина ввергла в полную нищету, но у вас есть влиятельные друзья, готовые покровительствовать вам и впредь, оказывая вам всяческое внимание».

Я поблагодарила ее за «внимание» и бросилась к себе в комнату поскорее собраться в дорогу, — кое-как уложив все необходимое в самый большой из моих сундучков, я спустилась с ним в переднюю. Но могла бы и не торопиться: никто, кроме меня, не спешил, и я дожидалась фаэтона очень долго. Наконец он подъехал, и я отправилась в путь, но — ах! — как мало это походило на мои прежние возвращения домой! Я опоздала на последний дилижанс в… и должна была нанять экипаж, а через десять миль сменить его на повозку, так как извозчик отказался ехать по крутым косогорам, и домой я добралась лишь в половине десятого вечера. Но они еще не легли.

Мама и сестра встретили меня на пороге — грустные, безмолвные, бледные… Я была так растеряна и так испугана, что не решалась задать вопрос, ответа на который и жаждала и боялась.

— Агнес! — наконец вымолвила мама, стараясь подавить какое-то сильное чувство.

— Ах, Агнес! — вскрикнула Мэри и залилась слезами.

— Как он? — еле вымолвила я.

— Скончался.

Я ждала этого ответа, и все равно была ошеломлена.

Глава XIX

ПИСЬМО