Агнесса. Том 2
Шрифт:
Хотя в комнате было тепло, Агнесса зябко передернула плечами.
—Тем не менее, я не единственная в твоей жизни женщина, — спокойно произнесла она, поднося к губам чашку.
— Мне не нравится, что ты так говоришь, Агнес, — небрежным тоном заметил Джек. Он улыбнулся уголками губ, но глаза его приобрели неожиданный стальной оттенок. — Не надо так говорить.
Агнесса скользнула по его лицу быстрым взглядом, и тогда он добавил:
— Единственная в своем роде, что бы там ни было, ты же знаешь. И, думаю, понимаешь, о чем я говорю. Когда ты жила одна, даже если тебе не хватало чего-то, ты думала не о мужчине вообще, а о том, кого любила или могла бы полюбить. Надеюсь, вспоминала меня. Теперь-то, конечно, может, и другого…— Он мотнул головой, словно пытаясь отогнать навязчивые мысли. — Ты редкая женщина, Агнес, и я уверен: у тебя после меня был только Орвил, именно потому, что ты не способна сделать
Он взял её за руку, и она не воспротивилась, только засмеялась негромко нехорошим коротким смехом.
— Ты никогда не думал, что я могу обмануть тебя, предать, изменить тебе?
— Разлюбить, — ответил Джек, — а больше — ничего. Остального ты сделать не можешь.
Агнесса вскинула голову и немного нервно произнесла:
— Но ты все время добиваешься, чтобы я изменила другому с тобой. Или это не то же самое?
Джек не сразу заговорил. Он не отпускал ее руки, ни на минуту не желая прерывать эту живую телесную связь, он перебирал ее тонкие пальцы, словно струны сложного, но знакомого инструмента, он жаждал ее поддержки и одновременно испытывал щемящее ощущение ее хрупкости и потребности в защите.
Он опять улыбнулся.
— Конечно, нет. Но… разве я добиваюсь этого?
Он совершал простые действия и говорил обыкновенные слова, но Агнесса вынуждена была признаться себе в том, что на нее они действуют порой как некое магическое заклинание, так же, как и его взгляд.
Она отняла руку.
— Тебе понравилось то, что я приготовила? Если ты помнишь, я никогда не была хорошей кухаркой.
— Нет, все отлично, — ответил Джек. — Я помню все, что связано с тобой. Помнится, я мечтал жить вот так, с тобою вдвоем на берегу океана… И сейчас думаю, что в этом твоем доме со мной ничего плохого не может случиться. Я однажды был в таком месте, далеко отсюда, на севере, в лесу; оно словно чем-то защищено. Невидимым, но прочным. Вообще, знаешь, Агнес, раньше, чтобы быть счастливым, мне нужно было еще что-то, деньги, например, а теперь я был бы счастлив с тобою в самой бедной хижине…
Агнесса не была уверена в этом, но спорить не стала. Она сказала только:
— Каждый приходит к пониманию истины своим путем, если приходит, конечно.
— Думаю, я понял. Но я ни за что не согласился бы повторить этот путь, — тяжело произнес он, и на мгновение Агнесса увидела настороженный мрачный и где-то в глубине бесконечно затравленный взгляд.
— Если так, — ответила она, — можешь быть спокоен: все дурное для тебя позади!
Она сказала так, чтобы его успокоить, ведь в ее представлении Джек понял далеко не все. Он раскаивался в содеянном не потому, что считал его тяжким грехом (он никогда об этом не говорил), а потому, что его жизнь не удалась. Он заплатил, может быть, муками тела и души, тоской и одиночеством, страхом и позором отверженного, но не угрызениями совести. Агнесса понимала, что Джек никогда особо не дорожил своей жизнью. Но жалеть себя он умел.
«А я, — подумала она, — как тот мотылек, что летит на огонь, не думая о том, что может сгореть. И пока он не сделает это, не успокоится; хотя, кто знает, возможно, высшая смелость не в том, чтобы броситься в пламя, а в том, чтобы вовремя повернуть назад, тем более, если сжигаешь не только себя, но и кусочек мира, если ты не одинок».
— Если бы ты получил право выбрать судьбу, во второй раз прожить жизнь?
Он задумался, и Агнесса увидела, как лицо его стало затягиваться, точно серым занавесом, тем выражением, которое Агнесса привыкла видеть последние месяцы. Ощущение было такое, точно она попыталась сорвать повязку с только начавшей заживать раны. Очевидно, он что-то вспоминал.
Потом ответил уже иначе, с той легкостью, с какой всегда говорят о заведомо несбыточных вещах:
— Я родился бы в семье, имел бы отца и мать, возможно, даже сестер и братьев; не столь важно, был бы я богат или нет, главное, равен тебе по рождению. Пусть бы и ты была небогата — неважно! Я женился бы на тебе, потом у нас появилась бы Джессика. Ничего необычного, Агнес, но… мне все это кажется необыкновенным.
— И… ты был бы счастлив? — спросила Агнесса спокойно и тихо, как показалось ему, с нежностью и сочувствием.
— Конечно…
Он был воодушевлен их разговором, Агнесса же, напротив, расстроена. Внимательно и с грустью глядела она на его внезапно сильно помолодевшее лицо. Да, он не оставил за своей спиной ничего, о чем стоило бы жалеть; охотнее всего он растоптал бы свое прошлое; а если это невозможно, то постарался бы просто забыть. А она уже не могла.
Присутствие Джека усиливало ее вину перед Орвилом и отчасти
Обдумав все еще раз, Агнесса с умноженной силой отстранилась от общения с Джеком. В последние дни она нерезко, но твердо давала ему понять, что надежды его бессмысленны, не вступала ни в какие разговоры, на настойчивость отвечала холодностью.
«Да», «нет» — только такие слова он и слышал от нее.
И Джек отступился. Пусть так, — решил он, — к желаемому существуют и другие пути. Не будучи знатоком психологии, он, тем не менее, совершенно правильно считал, что люди, много времени проводящие в одном помещении, начинают невольно думать друг о друге, а лишние разговоры, возможно, только портят все.
Так прошла неделя, потом вторая. Агнесса всякий раз с нетерпением ждала прибытия в город почтовой кареты. Было еще слишком рано: вряд ли Орвил успел получить письмо и отправить ответ; возможно, написание ответа, само по себе, было делом не одного дня, но Агнесса сейчас не могла жить не торопя события. По ней лучше была лихорадка ожидания, чем меланхолия, — она очень боялась утонуть в печали. Потерять веру в возвращение — страшнее этого ничего быть не могло. Она часто мысленно перечитывала свое письмо к Орвилу и задумывалась, верно ли оно было написано. Она писала в таком сильном смятении, что оно получилось, пожалуй, слишком эмоциональным, но Агнесса думала о том, что если Орвил, искренне любящий ее Орвил, решил простить, если он соскучился и тоскует, то не имеет значения, каким получилось послание, главное, в нем были слова любви… Не может быть, чтобы Орвил не поверил в ее искренность! Хотя после того, что случилось… И Агнесса, вновь и вновь в мыслях возвращалась к содеянному, холодела, заставляя себя называть вещи своими именами: во-первых, она много раз переходила границу, установленную законами ее общества (дама ее круга не должна и близко подъезжать к тому кварталу, где бывала она, и тем более, без спутника), во-вторых, попирая мораль, шла наперекор человеческим законам, обманывала мужа, проводя столько времени наедине с другим мужчиной, и, самое страшное, она и сейчас жила неправедно и неверно — под одной крышей с бывшим любовником, ела и пила с ним за одним столом, и если бы только это! Она укрывала в своем доме беглого каторжника с сознанием решимости пойти на все, только бы спасти его от расплаты… Господи, кто ей поверит и кто простит!
Агнесса облегченно вздохнула, когда Джек начал уходить из дома на весь день. Вообще-то, он ей не докучал, но все равно, так было лучше. Джек появлялся только вечером, и Агнесса не знала, где он пропадает: они почти не разговаривали. Джек теперь как будто тоже к этому не стремился. Агнессе (как ей самой казалось) были понятны его проблемы, своими же она с ним делиться не хотела и не могла. Она иногда думала: Джек прав, сказав, что они могут быть близкими как люди и особенно сейчас, но Агнесса боялась откровенничать с ним. Пусть у каждого из них будет свое одиночество. Она построила в своей душе стену и не хотела ее ломать, отчасти потому, что не знала, что откроется за ней: тихая заводь или бушующий океан. Порой она начинала опасаться: что будет, если Орвил решит приехать за нею и застанет в доме Джека? Но она с ужасом осознавала, что ничего подобного не произойдет. Она здесь, а Орвил там, и там останется; в такие минуты сердце ее разрывалось на части, а особняк начинал казаться тюрьмой. Она страшно тосковала по детям и думала, что худшего наказания, чем разлука с ними, нельзя было придумать. Детям Агнесса написала тоже, правда, позднее, фальшиво-спокойное, даже радостное письмо.
Вскоре Джек принес ей деньги, потом еще и еще. Она испугалась и не хотела брать, но, увидев, как он обиделся и разозлился, взяла, понимая причину его злобы: он подумал, что она заподозрила его в каких-то темных делах. Агнесса не стала расспрашивать, чувствуя, что ему неприятны эти разговоры, но однажды, возвращаясь со станции, куда ездила в очередной раз в надежде получить письмо, увидела в окошке кареты, как он идет домой со стороны порта. Агнесса заметила: Джек выглядел совсем чужим, почти незнакомым человеком; если бы экипаж не остановился в тот момент, когда он проходил мимо, Агнесса подумала бы, что обозналась. Он шел с видом вроде бы независимым и безразличным, но там, под внешней оболочкой, угадывалась такая глубокая, временами проступавшая настороженность… Он был похож на человека, идущего во тьме по незнакомой местности. С нею, Агнессой, Джек держался иначе, возле нее он как будто чувствовал себя в безопасности. Он вел себя так, словно мир делился на две части: она — и все oстaльнoе. Она не знала, правда ли то, что только с нею он мог бы стать счастливым. Она внезапно подумала, что если ее отверг Орвил, то это еще не конец, конец наступит, если от нее отвернется даже Джек. Если первое Агнесса могла себе представить, то поверить в последнее было невозможно.