Агуня
Шрифт:
— Проклятье на мне было с условием. Как помогу девице встретить суженого, так спадёт оно с меня. Познакомила Афину с Кощеем и освободилась. Спроси у царя, он видел.
Лжесвидетель с готовностью кивнул:
— Сам видел, как проклятие исчезло!
— Как же ты, такая юная, мне советы мудрые давала? Откуда знаешь столько? — всё еще пребывал в шоке Акамир.
— Читаю много, и память у меня хорошая, — ответила князю, пропустив первую часть любимой фразы.
Прибежал запыхавшийся мальчишка от Здеслава:
— Волхв готов соединить
Все потянулись на выход. Первой, пыхтя и отдуваясь, в узкие двери протиснулась успокоившаяся сваха, которая не могла пропустить такое важное событие. Кощей переступил порог и подал руку Афине. Последним вышел князь. Оставшись одна в полумраке горницы, присела на минутку на лавку, прокручивая события последнего часа. Главное, вернулось моё прежнее тело, но, кажется, суть драконью, которую в меня влил Рактий, спасая от смерти, Кощей забрал. Прислушалась к себе, стараясь понять, что изменилось. Щелкнула пальцами, зажигая светлец. Получилось. Шар завис под потолком, и от открытого окна к нему устремился ночной мотылёк.
— Упс! Мотыльков и бабочек в заговор включить забыла.
— Долго так сидеть будешь? — боднул меня в плечо Филипп, незаметно вытекший из сумрака.
— Нагулялся, котенька? — погладила фамильяра по спинке, попутно почесав за ушком.
— Давно уже, но зайти не мог. Что за шум тут был? — с удовольствием подставляя под ласку голову, спросил кот.
— Кощея с Афиной сватали, потом женить повели. Пойдём и мы, а то загостились.
Зверёк согласно кивнул, сгруппировался для прыжка, чтобы занять привычное место, но растерянно замер. Разглядывая мою спину, даже привстал на задних лапках. Потом огорчённо протянул:
— Где горб?! — я пожала плечами, но кот продолжил засыпать вопросами: — Зачем изменилась?! Как я теперь буду сидеть на твоей спине?!
— Эх ты, эгоист! — со вздохом взяла питомца на руки. — Думаешь только о своем удобстве. Порадовался бы, что я стала прежней. Молодой и симпатичной.
Кот обиженно молчал и даже не выворачивался, когда я посильнее притиснула к себе теплую пушистую тушку. Стараясь не выходить из тени стен и деревьев, пробралась в сад, где среди кустов стояла в ожидании полётов наша ступа.
— Тебя Трофим домой не пустит, — наконец-то нарушил молчание Филька.
— Почему это?
— Не узнает.
— Сначала надо Градислава навестить, потом уже будем решать вопрос с домовым, — проскальзывая в ступу и примериваясь к весу пестика, ответила котику.
— Всё бегаешь, суетишься… Зачем? Кто они тебе, что ты так переживаешь? — ревниво ворчал кот и потёрся о ноги.
— Люди. Они люди, Филипп, — ответила я, потом вспомнила нежных чоттов, благодарную Рябокуру, океанскую нечисть, улыбнулась и поправилась: — Или те, кто демонстрирует человеческую доброту и принятие окружающего мира.
В девичьем теле ступой стало управлять труднее, и то, что лететь недалеко, радовало. Светлая ночь наступающего лета давала возможность не плутая приземлиться у крыльца временных покоев боярина Комова.
— Отец заждался тебя, бабушка! — сбежал по ступеням лохматый Борил. — Говорит, что устал лежать и хочет…
Тут он рассмотрел, что из ступы выходит не кособокая хромая бабка, а девица статная. Запустил пятерню в без того разлохмаченную шевелюру на затылке, почесал и выдохнул:
— Ты кто?
— Я бабушки Агуни внучка и ученица, — выдала приготовленный заранее ответ. — Она на свадьбе занята, вот меня и послала проведать боярина.
— Что-то я тебя раньше не видал, — продолжал допрос юноша, заступив дорогу в терем.
— Так и я тебя не видала, только знаю, что ты Борил, сын Комов, — продолжила, посмеиваясь. — Бабуля так и сказала: «Как увидишь самого лохматого, тот и есть Борил».
Парень смутился, видно часто получает нагоняй за то, что не дружит с расчёской. Пользуясь его замешательством, я проскользнула в тёмный зев коридора и, пробежав легко на цыпочках к покоям, где оставила Градислава, заглянула в дверной проём. Мужчина стоял у окна и с видимым удовольствием вдыхал ночной прохладный воздух.
— Полегчало? — тихо, чтобы не напугать, спросила боярина.
— Полегчало, — так же тихо, со вздохом облегчения ответил тот.
— Бабушка Агуня занята сейчас. Меня прислала, чтобы я посмотрела твою голову.
— Смотри, — Комов осторожно сел на лавку, было видно, как он прислушивается к себе, боясь возврата боли. — Встал без разрешения, не мог больше лежать.
— Ну, не на горох же тебя за это в угол ставить, — отрывая новую нить от того же клубка и доставая припрятанный уголёк, отмахнулась от признания. — Посиди спокойно.
Завязала, отметила, сняла, измерила. Покрутила в руках пряжу, раздумывая, как поступить. Надо бы еще раз поправить голову, но захочет ли боярин ещё лежать? Может, вернуться через пару дней и закончить дело? А будет ли у меня на это время? Да и куда опять бабка Агуня исчезнет?
— Что молчишь, бабушкина внучка? Жить-то буду?
— Будешь еще у внуков-княжичей на свадьбе гулять, — сматывая пряжу в маленький клубочек и пряча её в карман, предсказала я Градиславу будущее. — Если покажешь терпение и полежишь до утра после того, как я закончу лечение. Завтра поутру можешь встать и жить как прежде. Только береги голову от солнца жаркого, не пей хмельного допьяна и не перетруждай себя трудом тяжким.
— Постой, девица, — отвел мои руки боярин. — Какие внуки-княжичи? Что ты такое придумала?
— Ничего не придумала. Если не завтра, то послезавтра обязательно Акамир к тебе сватов пришлёт. Вскорости, как положено, дедом станешь.
— Не отдам дочь за князя! — насупился Градислав.
До чего же они здесь упёртые! Всё растолкуй да объясни, словно сами дальше носа не видят. Говорят же, что гордыня — самый страшный грех. Присела рядом на лавку и не глядя на собеседника спросила:
— Ты, боярин, когда ратовал князем стать, для себя старался или для внуков будущих?