Ах, мой милый Андерсен

Кузнецова Елена

Молодой человек уже не слышал никого. К дилижансу приближалась молодая женщина. Даже издали было видно, что она дама благородная и изысканная. Закрытое дорожное платье подчеркивало тонкую фигуру, вуаль на шляпке скрывала лицо. Но пылкое воображение для того и существует, чтобы за закрытой вуалью представить три или четыре разных лика.

Ему больше понравилась бы жгучая брюнетка с голубыми глазами, – поскольку в природе таковой быть не могло. Но он был уверен, что природа хороша в чистом виде. Женщина – совершенное творение. И воображение

молодого человека ставило ее выше самой природы, иными словами, женщина имела право не считаться с ее законами.

Молодой человек, как можно догадаться, был Поэтом. Он считал себя великим, но с ним, пока, никто не соглашался. От этого он смущался и безмерно страдал. Но его нежное сердце прощало людям их несовершенства и надеялось на скорое понимание и признание. Талантам свойственно заблуждаться на свой счет. Им представляется, что от их поэзии в мире становится светлее. Но простому обывателю и дела нет до подобного рода заблуждений.

– Я не ошиблась, этот дилижанс отправляется в Верону? – у незнакомки оказался низкий грудной голос.

– Садитесь, синьора, да я трогаю.

– Проходите, любезная, я вам помогу, – человек в шляпе галантно подал синьоре руку.

– Благодарю вас. – Напротив Поэта зашуршал шелк с тонким цветочным запахом. – Добрый вечер, уважаемый.

– Добрый вечер, – Поэт не ожидал приветствия и сильно смутился.

– Ну, вот, пока я выбирала, – заворчала снаружи Старуха, – все лучшее уже заняли.

Поэт и молодая синьора встали и предложили женщине свои места.

– Да садитесь, вы уже всем надоели, – Возница сдерживался из последних сил.

– А ты, пентюх, мужлан деревенский, не смей на меня кричать, а то я синьору судье пожалуюсь, он тебя за все вздует!

– О, Матерь божья, – простонал мужчина в шляпе, – мы никогда отсюда не уедем.

– Нечего! Нечего меня поторапливать. Я законы знаю.

– Именем свободной венецианской республики, заклинаю вас, садитесь, пожалуйста, у меня кони застоялись! – Простонал Возница.

– Вот ведь можете, когда захотите. Мне теперь удобнее. Я сяду около синьоры, а вы – рядом с этим господином.

– Очень вам признателен.

Мужчина в шляпе подал Старухе руку, но та только повисла на ней, и тогда он подхватил ее за талию и впихнул в карету. Старуха хотела было его отчитать за подобную вольность, но только кивнула головой. Видимо, решила, что вела себя достаточно важно и всех поставила по местам, – пора и самой успокоиться. Мужчина тем временем втаскивал в дилижанс ее корзины. Потом сел рядом с Поэтом и оттер платком вспотевшее лицо.

– Эх, родимые мои, не подведите! – Возница залихватски щелкнул кнутом.

От толчка Старуха повалилась на Поэта и заорала: "Ой, стойте, внучок! Внучок! Где ты, хулиган, горе мое луковое!

К дилижансу подбежал замызганный мальчонка и, вытирая руки о штаны, затараторил: "Простите меня, синьор Возничий. У вас такая красивая карета! А колеса у нее, как на настоящем корабле!

– Ты пока садись, малец, а потом я тебе дам кнут подержать.

– А вы меня не обманете! – Глаза мальчишки выросли в большую сливу.

– Чтоб мне никогда из Венеции не уехать! – Возничий подмигнул Поэту и зычно хохотнул.

– Бабушка, ты мне позволишь?

– Что с тобой поделаешь, как отец, к любому подлижешься. Садись уже.

Внучок втиснулся рядом со Старухой. И Возница, уже не сдерживаясь, стеганул по крутым лошадиным бокам. Задребезжали рессоры. Громкий перестук кованных подков и покачивание кареты возвестили о начале пути.

Мелкие камешки вылетают из-под копыт, а от колес отскакивают комки дорожной грязи и плюхаются в лужи на обочине. Так испуганные жабы выскакивают из травы, когда к ним приближаются неугомонные дети. И сидят, выпучив глаза из жижи с потревоженной ряской. А потом грузно шмякаются обратно в спасительную высокую траву. Поэт с грустью посмотрел на удаляющийся город и улыбнулся каким-то своим мыслям.

Старуха запыхтела от натуги и принялась бестолково распихивать свои корзины. Пассажирам ничего не оставалось, как примириться с подобными неудобствами, – они уже в пути. Неспешно Старуха стала рассказывать о непривычно большом урожае яблок, а человек в шляпе попытался церемонно отрекомендоваться молодой синьоре. Но вышло смешно: он размахивал шляпой и разводил руками. От этих нелепых в дилижансе движений случился небольшой переполох ко всеобщему удовольствию: рука хозяина шляпы застряла в дверной щели, а сама шляпа несколько раз норовила испить масла из масленки.

Генрих, – так зовут повелителя учиненных безобразий, – пытается сгладить свое поведение, но ничего хорошего у него из этого не получается: рука еще глубже погружается в трухлявую обивку двери. И молодая женщина, которая просто и без всяких церемоний представилась синьорой Еленой, вынуждена вызволять из плена его пальцы. Генрих, растирая руку, признался, что он всегда попадает в подобные переделки. А ему необходимо беречь руки, ведь он – церковный органист.

Поэт слышит разговоры пассажиров так, как обычно слышит любые разговоры, которые не имеют к нему никакого отношения, – они то наплывают, то отдаляются, давая возможность думать о своем. Он жадно всматривается в пыльное стекло дилижанса.

По обеим сторонам дороги высокие кипарисы постепенно становятся снежными воинами с огромными пиками. Облака очень похожи на разные вывески. Вывеска сапожника наплывает на вывеску мясника. Большой крендель разворачивается, вытягиваясь на невероятную длину, и становится аптекарской змеей, которая отворачивается от чаши и норовит залить землю своим ядом.

Как-то сразу стало темно, и вдруг упала звезда. Это так непривычно, ведь известно, что звезды падают в конце лета или ранней осенью. И, тем не менее, еще две звезды стремительно полетели вниз.