Ах, война, что ты сделала...
Шрифт:
Сделав вид, что понял, выдержав небольшую тактическую паузу, я снова спросил майора о том, какая перспектива службы ожидает офицерский состав здесь, сколько мы будем служить и правда ли, что здесь планируется создание военной группировки, вроде Группы советских войск в Германии, и служить нам придется, как и там — 5 лет?
— Будет вам группа войск, все будет! — Потом как-то уклончиво добавил: — Ладно, иди. У меня много работы. Ну а насчет нашего разговора подумай и сделай правильные выводы. Соберите офицеров, организуйте партийное собрание, поговорите. Нужно будет, скажи, я приду, выступлю с докладом о положении дел, предстоящих задачах. Ситуацию в полку, подразделениях нужно менять, и делать это нужно всем сообща, не кивая на управление полка, мол, пускай они думают и решают. Решать будем все вместе. Короче, не откладывая
Разговор на партийном собрании был тяжелым. Коммунисты возмущались ситуацией, в которой мы все оказались, сравнивая ее с поговоркой про кошку, которая бросила котят. И это было так. Прошел месяц нашего пребывания в Афганистане, а мы еще не имели своего почтового адреса и передавали о себе весточки домой через офицеров, командированных в Союз. Не были решены также вопросы о нашем денежном содержании, о статусе пребывания в этой стране. Командиры рот, взводов возмущались, что солдаты ходят в рваном обмундировании и нет возможности его привести в порядок, что нет банно-прачечного пункта, постоянные перебои со снабжением продуктами, что выдают в основном крупы, которые солдаты уже не хотят есть, ежедневный «клейстер»… Перечень недостатков был большой. Когда все высказались, замполит ответил на все вопросы. Это было первое такое серьезное партийное собрание в этой стране (кроме организационного). Оно разительно отличалось от тех, которые мы проводили в Союзе. На нем не было словоблудия, высокопарных общих слов. Разговор носил конкретный и предметный характер.
Прошел еще месяц, второй. Почти ежедневно в часть прибывали какие-то комиссии: из штаба армии, военного округа, Москвы, самые известные и авторитетные. Правда, когда они уезжали, улучшения не наблюдались, хотя председатель каждой из них внимательно выслушивал наши жалобы, предложения, записывал их, обещал, что уж он-то обязательно решит их в Москве, но по-прежнему ничего не менялось.
Как-то на подведении итогов работы очередной такой комиссии из Министерства обороны СССР я в присутствии всех офицеров части, собранных по этому поводу, выразил мысль о бесполезности подачи жалоб и предложений с нашей стороны, сказав, что результатов от этого как не было, так и нет. Что стоит ли тогда приезжать к нам, тратить на командировки большие деньги, если никто ничего не может изменить. Приезжий генерал-майор выразил неудовольствие по поводу моих слов, напомнив, что в их годы они были намного скромнее и выдержаннее. И, несмотря на мою невоспитанность, он все сделает, чтобы доказать таким, как я, офицерам, что он хозяин своего слова! После проведенного мероприятия начальник тогда уже политического отдела подполковник Плиев подозвал меня к себе.
— Синельников, ты что, самый умный? Или думаешь, что мы бездельники и за дураков здесь сидим или что этот приезжий «дядя» будет тебе что-то решать в Москве? Как бы не так! Они не за этим сюда приезжают, а поэтому ты впредь сиди с умной физиономией и не задавай наивных вопросов, и чтобы из вашего батальона не было таких же правдоискателей. Сидите, слушайте, записывайте сказанное и помалкивайте. Сколько бы здесь их, проверяющих и контролирующих, ни было, решать все наши проблемы будем мы, а не они. Ты закон курятника знаешь? А если знаешь, сиди на своей жердочке и не вякай и никогда не прыгай через голову начальника, а то ненароком свою потеряешь! Усек? — И пошел на выход из палатки, с вечно недовольной, какой-то брезгливой гримасой на лице.
К сожалению, в данной ситуации он оказался прав. На следующий день мы видели, как члены комиссии заносили в самолет аккуратно упакованные коробки с бакшишом-подарками и командование части прощалось с ними у трапа самолета.
— Ну, а ты говоришь, что они на работу прилетели, — увидев меня, сказал Плиев. — Видел, сколько они «заработали»? То-то!
Он сел в машину и уехал в палаточный городок. Вопросов больше приезжающим я уже не задавал и на всю жизнь запомнил тот разговор о курятнике и своем месте в нем. Менялись жизненные ситуации, времена, командиры и начальники, главы страны, люди, но не менялся закон. Курятник в нашей стране, он и есть курятник.
При формировании части обнаружилось, что солдат и сержантов почему-то набралось сверх положенного штата. Было принято решение: лишних людей вернуть в Союз. Этих заштатных военнослужащих временно свели в одно
Только немного мы обустроились, как вдруг, а это произошло 2 марта 1980 года, ночью пошел сильный дождь, единственный за все время нашего пребывания в Афганистане. Казалось, не дождь, а водопад обрушил на нас потоки воды. Даже местные жители потом говорили, что не помнят такого сильного ливня. Словно сама природа выражала нам свое недовольство. Когда утром рассвело, мы с ужасом увидели последствия стихии: поваленные набок палатки, занесенные песком и грязью матрасы, постельное белье, личные вещи солдат и офицеров. В лужах валялись парадные офицерские рубашки, мундиры, фуражки. Все пришло в негодность. Стали подсчитывать потери. Они оказались ощутимыми.
Для того чтобы списать с учета пришедшее в негодность или утерянное имущество, нужен был приказ, основу которого составляли материалы служебного расследования — письменные показания, объяснения очевидцев порчи или пропажи имущества. Помню объяснительную записку одного солдата-водителя: «Ночью лил сильный дождь. Когда я вылез из БТРа, то увидел, как потоком воды смыло и унесло лежавшие на броне — домкрат, буксировочный трос, шлемофон, лопату, лом, ремонтные ключи, кувалду, канистры из-под топлива».
Афганистан многих должностных лиц спас от уголовной ответственности за хищение государственного и военного имущества в особо крупных размерах. Когда начался ввод войск и формирование частей, многие командиры подразделений, получая в Кушке на складах технику и вооружение, расписывались в ведомостях, накладных и других документах за якобы полученное ими имущество, которого они даже и в глаза не видели, так как его не было в наличии. Кто-то пытался спорить, кто-то подписывал молча все, что нужно, тем самым беря ответственность за недостачу на себя и покрывая проворовавшихся начальников складов или служб. Потом был многокилометровый марш, в ходе которого часть полученного имущества продавалась, обменивалась, терялась. В соответствии с существующим порядком, часть его можно было списать, но эта часть была слишком мала, а потери велики. Стихия помогла «спрятать концы в воду» в самом прямом смысле. И тогда поплыли в бурных потоках воды ломы, кувалды и все то, что и плыть уже не могло, так как его давно не было в наличии. На стихию списали все, к чему она не имела никакого отношения.
Мартовский дождь вошел в историю части еще и тем, что он явился поводом акции доброй воли советских военнослужащих к местному населению. После ливня на построении замполит полка майор Лукьяненко предложил всему личному составу: в целях укрепления дружбы и взаимопонимания с жителями провинции, а также учитывая очень бедственное положение крестьян, передать им в дар продукты из расчета: одна сутодача продовольственного пайка каждого военнослужащего части. В то время не было микрофонов и усиливающей аппаратуры, и когда он говорил, его слышали только стоящие в первых рядах. В заключение своего обращения к военнослужащим он спросил: