Ахэрээну
Шрифт:
— У них есть освященные монахами стрелы. Ты, если вдруг попадет к тебе такая стрела, не сможешь ни спрятать ее, ни сломать, даже прикоснуться не выйдет. Если на ней останется твоя кровь, монах возьмет ее и отнесет снова в Эн-Хо. Ты придешь следом. Против целого братства тебе не выстоять.
— И как они намерены меня отыскать? — удивился Энори.
— Гребень. С ними… муж этой женщины. Он ради нее дал согласие…
Помянутый гребень появился в руке Энори словно из воздуха, блеснув камешками. Хрустнула резная
Нээле ахнула.
— Что тебя испугало?
— Так… быстро…
— Незачем ждать, чтобы они нашли мой след.
Девушка не сводила глаз с обломков, упавших в траву.
— Она… умерла?
— Более-менее. Тебя это так потрясло?
— Я просто…
— Вижу, — с коротким вздохом он подобрал обломки и бросил на погасшие за ночь угли. — Ты же сама сделала то же самое год назад.
— Я спасала свою жизнь.
— А я нет? Но хорошо, как бы ты поступила с нежитью-людоедом? Что ж, я ведь смогу ее вызвать опять, если понадобится.
— Не надо! — воскликнула девушка. — Оставь уже ее душу в покое!
Он медленно склонил голову, словно в знак почтения… или скорби по той, кто в очередной раз умерла.
Нээле молчала, избегая смотреть на костровище — и тянуло посмотреть на них, туда, где поблескивало черное костяное кружево. Он же прав. Но Энори с этой женщиной… были союзниками? Или нет? Но он прав…
— Ты сдержишь слово? — спросила онемевшими губами. — Мои друзья…
— Я сделаю так, чтобы они не мешали мне, но постараюсь устранить помеху без вреда для них. Такое тебя устроит?
— Пообещай, что в любом случае… не тронешь их души.
Тишина повисла, кажется надо всем лесом, только невдалеке сорока потрескивала и где-то захлебывалась тонкой трелью неведомая птичка.
— Хорошо.
И снова тишина, сорока и птичка. Так бы всегда.
— Возможно, тебе тоже придется что-то им объяснить. Ты к этому готова?
Нет, разумеется. Как им в глаза-то смотреть?
— Да, готова.
Так быстро — еще кажется, и не было ничего. Было… Слово — как упавший с дерева лист, еще земли не коснулся, но, каким бы ни оставался зеленым, жизнь для него закончилась.
— В Сосновую ты направишься без меня, я выведу тебя на солдат и научу, что сказать. Так будет лучше для всех, и я подумаю, как поступить, и ты.
— Вернешься в Осорэи? — догадалась девушка. — Заговорщики?
Он молча кивнул.
— И мальчик.
— Он тебе еще интересен?
— Он умирает, — тихо отозвался Энори. — Я дал ему много сил, но меня рядом нет…
Девушка не решилась продолжить расспросы, вспомнила о другом:
— Но если меня решат забрать из Сосновой… друзья? — имя выговорить не смогла.
— Ты же не маленькая. Не пойдешь, и все. Твой свободный выбор, разве не так? И еще. Теперь, с этой ночи, на тебе моя метка, — рука девушки непроизвольно вскинулась — то ли поиск, то ли попытка закрыться: — Ты не увидишь. Монастыри теперь не для тебя. Да я и узнаю.
Глаза так и остались сухими. Странно, а ведь раньше слезы текли по любому поводу. Она закрыла глаза, ощутила прикосновение, объятие, нежное, успокаивающее. Едва ощутимый аромат зеленых яблок и хвои.
Словно там, она снова в подвале… снова? Нет, никуда и не выходила.
Не хотелось ни вырываться, ни даже отстраняться.
«Значит, я предназначена тебе. Что ж, это оказалось не так уж страшно. Стоило ли убегать…»
Глава 15
Йони-недотепа был солдатом, сколько себя помнил. Не то что бы он прожил очень долгую жизнь, всего-то перевалило за третий десяток, но еще совсем юного его ранило в голову, и он, как ни странно, выжил, а о прошлом забыл. И, кажется, нечему было огорчаться — по рассказом других, он пришел на службу сиротой и даже братьев-сестер не имел.
Невысокий и хлипкий, он вдобавок вечно попадал в неприятности. В приграничный гарнизон Окаэры, отгонять редких кочевников, разумеется, послали именно его в числе прочих неудачников. Он, возможно, и предпочел бы сражения, но получил лишь всеми забытую крепость среди лысых, покрытых чахлой травой холмов, скудное продовольствие — лучшее офицеры забирали себе — и бессмысленные изматывающие дни. За исключением случаев, когда в карауле находился он — тогда и случались набеги.
Каждый заканчивался выпущенной с обеих сторон тучей стрел и несколькими ранеными и убитыми. Обе стороны оставались довольны — молодые кочевники испытали свою храбрость, а солдаты развеяли скуку.
Да, довольны — все, кроме Йони. Его обычно наказывали то за промедление с сигналом, то за недосмотр, то просто так, по привычке.
И сейчас он был почти счастлив, оказавшись среди лесистых холмов другой провинции, счастлив, несмотря на изматывающие переходы, день ото дня все более злое командование и близость настоящей войны. Он не был героем и даже не был смелым, но очень уж не хотелось прожить жизнь напрасно и ничего не сказать, когда предки спросят его о прошлых заслугах.
Гонял коршунов и ворон, трижды был пустяково ранен, набитой морды и вовсе без счету… за такие заслуги от него отвернутся, пожалуй.
Порой закрадывались мысли и вовсе невозможные — перебежать бы в ставку генерала Таэна, хоть выгребные ямы там чистить. Даже офицеры в окаэрском войске о генерале, хоть и скрипя зубами, все же говорили много хорошего. А солдаты мало что знали, готовы были поверить и в то, и в другое — вот Йони в хорошее и поверил.
Еще два часа назад лагерь сотрясла весть о крупной победе воинов Хинаи — убит был У-Шен. Рухэй уже не отступали, они почти бежали, и, если бы не воля Мэнго, можно было бы праздновать победу.