Ахиллесово сердце

Вознесенский Андрей Андреевич

самоубийство – мириться с ними,

невыносимо, когда бездарен,

когда талантлив – невыносимей,

мы убиваем себя карьерой,

деньгами, девками загорелыми,

ведь нам, актерам,

жить не с потомками,

а режиссеры – одни подонки,

мы наших милых в объятьях душим,

но

отпечатываются подушки

на юных лицах, как след от шины,

невыносимо,

ах, мамы, мамы, зачем рождают?

Ведь знала мама – меня раздавят,

о кинозвездное оледененье,

нам невозможно уединенье,

в метро,

в троллейбусе,

в магазине

«Приветик, вот вы!» – глядят разини,

невыносимо, когда раздеты

во всех афишах, во всех газетах,

забыв,

что сердце есть посередке,

в тебя завертывают селедки,

глаза измяты,

лицо разорвано

(как страшно вспомнить во «Франс-Обзёрвере»

свой снимок с мордой

самоуверенной

на обороте у мертвой Мерлин!).

Орет продюсер, пирог уписывая:

«Вы просто дуся,

ваш лоб – как бисерный!»

А вам известно, чем пахнет бисер?!

Самоубийством!

Самоубийцы – мотоциклисты,

самоубийцы спешат упиться,

от вспышек блицев бледны министры –*

самоубийцы,

самоубийцы,

идет всемирная Хиросима,

невыносимо,

невыносимо все ждать,

чтоб грянуло,

а главное

необъяснимо невыносимо,

ну, просто руки разят бензином!

невыносимо

горят на синем

твои прощальные апельсины...

Я баба слабая. Я разве слажу?

Уж лучше – сразу!

1963

Ночь

Сколько звезд!

Как микробов

в воздухе...

1963

Бьют

женщину

Бьют женщину. Блестит белок.

В машине темень и жара.

И бьются ноги в потолок,

как белые прожектора!

Бьют женщину. Так бьют рабынь.

Она в заплаканной красе

срывает ручку как рубильник,

выбрасываясь

на шоссе!

И взвизгивали тормоза.

К ней подбегали тормоша.

И волочили и лупили

лицом по снегу и крапиве...

Подонок, как он бил подробно,

стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!

Вонзался в дышащие ребра

ботинок узкий, как утюг.

О, упоенье оккупанта,

изыски деревенщины...

Сминая лунную купаву,

бьют женщину.

Бьют женщину. Веками бьют,

бьют юность, бьет торжественно

набата свадебного гуд,

бьют женщину.

А от жаровен на щеках

горящие затрещины?

Мещанство, быт – да еще как! –

бьют женщину.

Но чист ее высокий свет,

отважный и божественный.

Религий – нет,

знамений - нет.

Есть

Женщина!..

...Она как озеро лежала

стояли очи как вода

и не ему принадлежала

как просека или звезда

и звезды по небу стучали

как дождь о черное стекло

и скатываясь

остужали

ее горячее чело.

1960

Лонжюмо

Поема

Авиавступление

Посвящается слушателям

школы Ленина в Лонжюмо

Вступаю в поэму, как в новую пору вступают.