Ахульго
Шрифт:
– А тем временем войска исправляют испорченные дороги и прокладывают новые, чтобы Граббе получал все необходимое как можно быстрее. К тому же прошел слух, что разгромлена Сурхаева башня и вот-вот падет само Ахульго.
– Ахульго не падет никогда, – воскликнул Шамиль.
– Это не просто гора. Это больше, чем гора. Это – сердце Дагестана.
Глава 97
Лиза жила на женской половине дома и понемногу осваивалась с жизнью в красивом Игали. Женщины, которые поначалу на
Аванес тоже не чувствовал себя пленником, разве что ему твердо дали понять, чтобы он не выходил за пределы села.
– Почему? – деланно удивлялся Аванес.
– Война, – отвечали ему.
– Не хотим рисковать кунаком.
Узнав, что Аванес разбирается в порохе, его привели на пороховой завод, который был в Игали уже много лет.
Аванес критически осмотрел доморощенное производство, усомнился в качестве составных частей и заявил, что порох неправильно сушат. Как сушить правильно, он и сам не знал, помнил только, что английский порох был не таким зернистым, да и цвета был какого-то другого. Его просили объявить правильный рецепт, но вместо этого Аванес обещал прислать хороший порох, когда его освободят и вернут в Шуру.
Ружья, которые изготовляли здесь же, в Игали, мастера-даргинцы из знаменитого аула оружейников Харбук, показались Аванесу слишком легкими.
– Легкие, – подтвердили оружейники.
– Зато бьют дальше русских тяжелых.
– Почему это? – удивился Аванес, вертя в руках горское ружье.
– Потому что нарезные, – объяснил оружейник, который как раз и занимался тем, что делал в очередном стволе винтовые нарезы. Для этого у него был специальный стержень, из одного конца которого торчали металлические шипы, а на другом была рукоять для вращения.
– А штык где? – вопрошал Аванес.
– Здесь, – похлопал по своему кинжалу мастер.
Однако Аванес все равно сомневался в превосходстве горских ружей. Но теперь уже потому, что вид у них был не для продажи – простой восьмигранный ствол и короткий приклад.
– Ружье должно быть красивым, – заявил он.
– Думаете, я настоящих ружей не видел?
– Отправь его в Кубачи и хорошенько заплати – будет не ружье, а сокровище, и насечкой узорной покроют, и в серебро-золото оденут, и слоновой костью обложат, – советовали оружейники.
– Но нам воевать надо, а не на пирах красоваться.
Готовые ружья испытывали за селом, у сосновой рощи. И Аванес быстро убедился, что горские ружья удобны, бьют далеко и метко, но ему все равно казалось, что со штыком оно как-то надежнее На готовом стволе каждый мастер ставил свое клеймо. И он поостерегся бы это делать, если бы не был уверен, что его ружья – настоящие.
Лиза продолжала горевать о своей несчастной доле и ждала нового, еще более ужасного удара судьбы. Но все было не так страшно. Лиза часами сидела у окна, наблюдая за жизнью аула. Сначала ей все казалось странным и чужим. Затем она начала замечать, что все необычное имеет свой смысл и причину. Женщины тоже становились ей понятнее и ближе, и, наконец, она увидела, что они такие же, как и все остальные женщины, будь то в Петербурге или Париже. И разница лишь в том, какой отпечаток накладывают на них обычаи, потребности горской жизни и окружающая их природа. Но и во всем этом проглядывали единая для всех женщин суть, которая заключалась в любви, красоте, семье и детях, и такая же единая для женщин ненависть к войне, лишавшей их всего, ради чего они жили.
Облегчив сердце слезами, Лиза стала выходить на террасу, где женщины занимались разными домашними делами. Террасы эти служили крышами для других домов, и весь аул напоминал гигантский амфитеатр. Отсюда открывались чудесные виды, особенно на сады, которые широкой зеленой дельтой, ущельем выходило к Койсу.
Глядя на это очаровательное великолепие, Лиза вспоминала тишину родительской усадьбы, свою юность, исполненную ожиданием любви и счастья. Когда по вечерам над горами вспыхивало зарево нескончаемой битвы у Ахульго, Лизе вспоминались грандиозные фейерверки, устраивавшиеся в царской резиденции в Гатчине, куда Лизе посчастливилось однажды попасть с кузиной – фрейлиной императрицы. А какие там давались балы! Как волнителен был первый вальс, который она танцевала с ослепительно мужественным Михаилом Нерским! А мазурка на зеркальном паркете, а игривый котильон! А трогательный щебет юных красавиц о молодых офицерах, головокружительных романах и последних нарядах! А очаровательные интрижки! А тайные свидания! Какая чудесная была жизнь!
Иногда Лиза пыталась рассказать обо всем этом горянкам. Но она знала слишком мало слов, а некоторым понятиям в аварском языке и вовсе не находилось соответствий. Однако горянки и по ее глазам понимали, что дома Лизе было хорошо, а здесь она несчастна.
– Зачем же ты оставила свой рай? – спрашивали они.
– Судьба, – вздыхала Лиза.
Против этого горянки возразить не могли. Их судьба тоже сильно изменилась, после того как в горы пришли царские войска.
Когда в доме кончилась вода, а женщины были в поле, Лиза решила пойти к роднику сама. Хозяин дома согласился ее отпустить, но только если она наденет платок, какие носят горянки. Лиза набросила платок, взяла на плечо большой луженый кувшин и отправилась за водой. Опустив голову, Лиза торопливо спускалась к роднику по узким улочкам, не отвечая, а только кивая на приветствия проходивших мимо горянок. Те удивленно смотрели ей вслед и шли дальше, погоняя вернувшихся с пастбища коров. У родника Лиза набрала воды, а затем чуть не выронила от тяжести кувшин. Она подумала, что ей ни за что не унести его на плече. Заметив странную горянку, проходившая мимо старушка спросила ее:
– Мун щи? Что означало: Кто ты?
Лиза не знала, как ответить, и от смущения у нее появились силы. Она вскинула кувшин на плечо и медленно пошла в гору, недоумевая, как это даже девочки легко бегают с такими тяжестями?
Подозрения, что Лиза – далеко не простая женщина, усиливались с каждым днем. Но раз уж она называла себя женой купца Аванеса, то не грех было ей и потрудиться. Ей стали разрешать делать кое-какую работу по дому, а однажды взяли и в сады – собирать созревшие абрикосы.
Ароматными краснощекими плодами были усыпаны даже самые тонкие ветки. Абрикосами наполняли высокие плетеные корзины, перекладывая плоды листьями, чтобы не помялись. Затем корзинами, по одной с каждой стороны, нагружали осликов и отправляли урожай в аул.
Провожатые осликам были не нужны, они и сами знали, куда везти поклажу.
Первые абрикосы были настоящим праздником для аульской детворы. Угощали ими и раненых. Несколько груженных абрикосами осликов вместе с мешками пороха и связками ружей отправили на Ахульго, пока еще была возможность доставлять помощь.
Некоторые женщины приходили в сады с грудными детьми. И Лиза едва не лишалась чувств, глядя на чужих младенцев, которых матери кормили грудью в тени абрикосовых деревьев. Ведь Лиза и оказалась здесь потому, что сама безумно хотела стать матерью.
Вдруг по садам прокатились тревожные голоса, послышались крики и плач. Все вдруг куда-то заспешили, и испуганная Лиза побежала за остальными. По дороге, проходившей через сады, везли раненых с Ахульго. Вереница коней медленно поднималась к аулу. Те, кто не мог ехать, шел сам, поддерживаемый товарищами. Женщины, узнавшие своих близких, горестно причитали и старались как-то облегчить их страдания, напоить водой, омыть и заново перевязать раны. Другие спрашивали о своих, и, если узнавали, что они погибли, не было предела их скорби.