Академия родная
Шрифт:
ДЛИНА ДВЕНАДЦАТИПЕРСТНОЙ КИШКИ
Зачёт по мышцам сдан, остались всё те же «спланхи». Любому нормальному курсанту, более-менее прилежно изучавшему анатомию, такой вопрос кажется сущей халявой – чего тут думать, двенадцать перст по-старинному, ну а один перст около двух сантиметров, или что-то около (прижмите палец к линейке). Значит, вопрос элементарный – высчитать проблем нет. Но всегда найдутся уникумы, которые, назубок зная талямо-лимбическую и стрио-паллидарную системы мозга или что-нибудь еще более мудреное, в таких простых вещах теряются.
Это был козырный вопрос профессора Льва на зачётах, не говоря уж об экзамене. Казалось, об этом знали все поколения курков с самого первого занятия. Парадокс, но несколько раз в году в ловушку
Идёт зачет по кишкам и прочей требухе. Вась Петрович уверенно отвечает на все вопросы. Всем присутствующим ясно, что зачёт успешно сдан. Бодро декламируются последние факты о строении ТОНКОГО кишечника (его длина шесть-восемь метров). Профессор Лев делает крайне участливую физиономию и как бы не расслышав переспрашивает: «Товарищ Чудык, так какова, по-Вашему, длина ДВЕНАДЦАТИПЕРСТНОЙ кишки?»
Ясно, что мысли нашего взводного летают совсем не в той области, и он уверенно повторяет только что сказанное: «Шесть-восемь метров, товарищ профессор!»
Лев, как будто ничего не произошло: «Подойдите к трупу».
Довольный Васька подходит.
Лев: «Так, теперь от трупа строевым шагом отмерьте мне приблизительно эту длину, ну хотя бы по направлению к двери.»
Прапор, всё ещё ничего не подозревая, начинает грюкать восемь строевых шагов. Подходит почти вплотную к двери. Лев, улыбаясь, смотрит на него и с лёгкой иронией дает команду: «Один шаг вперёд, дверь открыть!»
Васька выполняет и оказывается в коридоре на пороге анатомички спиной к профессору. Профессор Лев берет за уголок его зачетку и, как ниндзя, швыряет ее Чудыку между лопаток. Оторопевший Васька растерянно оборачивается, и Лев ему сообщает: «Зачёт Вы с позором провалили. Длина двенадцатиперстной кишки равна ширине двенадцати пальцев, то есть сантиметров тридцать в максимуме. Очень простой был вопрос! Вам придётся пересдавать».
ПОБЕГАЙТЕ!
Уж если зашел разговор о прапорщиках и швырянии зачеток, то эту историю не обойти. После «требухи» у нас зачёт по «гисте» был, это мы гистологию так называли. Наука такая, где разные ткани да клеточки под мелкоскопом смотреть надо. Наверное, мадам Хилову, доцента-гистолога, наследную дочку великого профессора Хилова, «изобретателя» уникальной схемы гистогенеза (может, и «великого» надо было взять в кавычки, уж очень нестандартным его учение было) помнить будут многие поколения курсантов. И есть за что. Ну то, что она тётка была очень умная и «гисту» знала в совершенстве, – факт бесспорный. Но за одно это народной любви не заслужишь. А вот то, что личностью она была незаурядной, хотя и с большой долей возрастающей год от года стервозности, здорово ее выделяло. Хилова в пантеоне лиц Академии стояла особняком десятилетиями. Я не профессиональный биограф-хилововед, но ее исключительность могу подтвердить хотя бы этим эпизодом.
С нами учился еще один прапорщик, Тумаев, или Тума по-нашему. Был он весьма неглупым, что для прапоров в общем-то не характерно. И в довершение ко всему Тума был отличный спортсмен. Мастер спорта по лыжам и биатлону, он постоянно выступал на соревнованиях. Да и остальное, с его-то мышцами, было на уровне где-то между первым разрядом и мастером спорта. Мужик был очень высокий, сложения правильного, атлетического, размер ноги этак сорок шесть или более. Короче моложавые преподаватели женского пола на Туму посматривали с интересом, что последнему порой выходило плюсом в оценках. Но не у Хиловой – Хилова была тот ещё синий чулок.
Приходит Тума на зачет по гистологии. Один вопрос ответил более-менее, на втором поплыл. Доцент решила «помочь» – подкинула с полдесятка дополнительных вопросов. Результат тот же: пятьдесят на пятьдесят. Хилова сквозь очки на Туму уставилась, как Наполеон в трубу под Ватерлоо, и с издевочкой спрашивает: «Красавец прапорщик, уважаемый Тумаев! Объясните мне, как такое возможно, что вы довольно прилично знаете первую половину пройденного материала и совершенно не владеете тем, что изучалось после?»
Тума, как все крупногабаритные силачи, был мужиком простым и до наивности честным. Вот он своим громогласным басом ей и отвечает: «Товарищ доцент! Сначала я учил как все, а потом началась полоса соревнований – то бег, то кросс, то эстафета, то лёгкая атлетика, а как снег выпал, то вообще подумать страшно – биатлон и лыжи без перерыва. На беду свою, спортсмен я – выступаю и за Академию, и за Ленинградский гарнизон, и за округ. Вы меня простите, но, как военный человек, я под приказом – отказаться не могу. А это время… время, которое должно бы потратиться на гистологию…»
Честно всё Тума сказал. За такую речь любой обычный доцент сразу один балл добавляет. Но Хилова – это не обычный доцент, это Хилова: «Хм-м-м, прапорщик. Значит, бегать любите? Так побегайте!» С этими словами Хилова подходит к окну и в открытую форточку выбрасывает зачетку Тумаева во двор морфологического корпуса.
И вы думаете, что тумаевский случай – нечто особенное? Ничуть не бывало! Это у неё привычка была такая. На нашем же курсе она выкинула зачётку одного фехтовальщика и доподлинно известно, что у «пеликанов» она точно так же поступила с каким-то чемпионом-гиревиком, а у «дебилов» (два года разницы с нами) выкинула аж четыре зачетки. Слухи о её неординарном поведении с курсантами-спортсменами разлетелись вроде бы по многим советским ВУЗам. Потом добренькие доцентики кучу спортсменских зачеток в окна повыкидывали, подражая нашей незабвенной Хиловой. На такие изобретения патент не требуется и копирайт никто не соблюдает. Однако есть весьма веские основания полагать, что доцент Хилова была первооткрывателем. А дальше что, дурное дело – не хитрое!
ОЧАГОВАЯ РЫБАЛКА
Сдали мы последние злючие зачёты, но перед летней сессией нас ожидало еще одно интересное мероприятие под названием «Очаг». «Очаг» – это зона ядерного, химического и бактериологического заражения. Только понарошку. Ежегодные учения такие. Завезли нас, первокурсников, в Красное Село – ходить в атаку с «бэтээрами» да изображать из себя убитых и раненых, после того как над нами ядерная бомба взорвется.
И выпало нашему отделению идти помогать эту ядерную бомбу делать. Интересно сооружать собственными руками собственное завтра – завтра эта бомба нас убить-поразить должна. Тогда бомбу делали основательно: из досок сооружался весьма крепенький высокий настил-эшафот, на нем строилась из бочек с соляркой некое подобие египетской пирамиды (если не Хеопса, то уж Рамзеса точно), а в каждую бочку опускался взрыватель с небольшой толовой шашкой в полиэтиленовом пакете. На следующий день над этим местом пролетал самолет и бросал макет ядерного фугаса на парашюте. Макет падал на землю недалеко от места «бомбы», и в этот момент подрывалась установка. Громадный гриб пламени и здоровое черно-оранжевое облако характерной формы давали хорошую иллюзию ядерного взрыва. Мы все падали на траву, и начиналась показушная работа военных медиков по этапам эвакуации и ликвидации последствий очага поражения.
Так вот, за день до Апокалипсиса-Армагеддона работаем мы спокойненько, катаем себе бочки, и тут видим, как два прапора-подрывника на пару с капитаном-сапером решили бочку умыкнуть. Выбрали ту, что поновее да без вмятин, и закатили в свой крытый «ГАЗ». А взрывчатку достали и примотали изолентой к другому запалу из соседней бочки. Провод же просто обрезали. Мы это дело смекнули и, пока следующий ряд бочек не поставили, быстренько и незаметно из этой бочки запал достали и лишнюю тротиловую шашку отмотали. От греха подальше спрятали ее тут же недалеко в кустах. Шашка как была в полиэтилене, так мы ее даже не разматывали. Землицей и дерном присыпали, чтоб не сдетонировала по соседству с «ядерным» взрывом. И чтоб никто не нашел, если пропажи хватятся. Потом эту бочку другими бочками заставили. Только мы работу закончили, как офицеры пригнали солдат и выставили возле «бомбы» боевой караул. Значит, тротил нам сегодня ночью не забрать… а мы и не торопимся. Похоже, пропажу никто не заметил.