Аккорды кукол
Шрифт:
Не оставляя им возможности опомниться, Гера чиркнул спичкой, запалив весь коробок, и метнул его через окошко в бензиновую лужу. Пламя вспыхнуло мгновенно, охватив трех человек, которые стояли ближе всех к Усатому. Гнилой покатился по земле, сбивая с себя огонь. Еще двое, полыхая, словно пеньковые факелы, с воплями метались среди строительного мусора. Усатый лежал не двигаясь, ноги его пожирало пламя. А Корж пятясь отступал к котловану, не спуская глаз с пистолета в руке Геры. Он не знал, что уже достиг края.
– Давай поговорим, - произнес Корж.
– Говори, - усмехнулся Гера.
Следующий шаг оказался последним. Теряя под собой опору, Корж взмахнул руками и полетел вниз, на арматурные пики.
8
"...Женщина с большими коровьими глазами руководила всей этой шайкой опоясанных кожаными ремнями и с огромными маузерами; один из этих её прихвостней и притащил меня в подвал дома по Гороховской улице.
– Вот тебе, Роза, ещё один экспонат, -
В подвале вершился скорый суд, по стенам были расставлены снесенные сюда статуи, амуры, нимфы - экспонаты, одним словом. Развешаны картины, иконы, церковную утварь они особливо любили, особенно штыками дырявить. В центре - стулья, кресла, как в театре. Перед ними - помост сколотили, сцену, стало быть. Даже занавес из тяжелой портьеры соорудили. Раздвинут шторки, а там осужденные или просто так, кого на улице поймают, из подозрительных.
– ...Чегой-то мне твоя морда буржуйская не ндра-авится! А ну пошли к Розе Шварц!
Роза свое дело знала до тонкостей. Как надрезы на коже делать, чтобы шкурка снималась аккуратными лоскутьями, где прижать и придавить пальцами, а где и подпалить слегка. Руки у неё были тонкие, изящные. Музыкантша все-таки. Поначалу сюда свозили офицеров да коммерсантов, потом за попов принялись, профессоров всяких, а после всякая тварь пошла, что помельче. Одних в ящик заколачивали и по сцене катали, а в ящике том - гвозди острием внутрь. Голова наружу торчит. Надоест - установят ящик вертикально, на макушку свечку поставят. И давай стрелять прямо с кресел. Фокус в том, чтобы сначала в фитиль попасть. Дальше - в глаз. Ну и в лоб, конечно. Прислуга шампанское, коньяк, фрукты разносит, а сама дрожит от страха: не так поднесешь или не понравишься чем - сам в том ящике окажешься. Плевое дело. Каких только забав Роза не выдумывала! Дыбы, растяжки, погоны и кресты на теле, раскаленный свинец в глотку, гвозди в темечко, распилы по костям и сухожилиям, иглы под ногти, зубы собственноручно рвала, ну и так далее. А более всего она была помешана на половой почве. Ей было мало этих мужиков-чекистов, с которыми она спала по очереди, а то и со всеми разом, ей ещё и пленных подавай. Особенно гимназистов, юнкеров, кадетов. Тут она аж с крючка срывалась. Губы дрожат, в глазах коровьих - огонь и смерть. Юноши и сами от ужаса сознание теряли, лишь только она с щипцами и спицами приближалась. Мужики здоровенные за её спиной, соратники её бледнели. А потом тоже загорались, в ладоши хлопали. Ведь не были они прежде ни насильниками, ни злодеями. Кто бы сказал о том русском пареньке-крестьянине, что на лбу его печать загорится и отречется он от Христа в один день?.. Роза ворковала и колдовала над своими жертвами не спеша, пробуя тело на вкус, на кровь, глядела, как течет семя из разбуженной плоти, как плоть эта кромсается ножницами, как закатываются глаза, как с губ срываются мольбы о пощаде. Нет, не о пощаде даже, а о смерти быстрой, чтобы кончились мучения. Один из её сотоварищей как-то сам не выдержал, враз с ума съехал, завизжал, стал по полу кататься, весь в чужих мозгах вывалялся. Так и его на крюк подвесили. Чего жалеть-то? Привели в другой день партию монашек... Груди поотрезали, колья промеж ног забили, отречения требовали. Они тут все, как стадо диких свиней визжали, обступив монашек, а я повторял: "Смотри, Курт, смотри, что люди творят, радуйся низости их и смраду, ибо сойдут в ад!"
По ночам крысы пиршество свое устраивали, иной раз тех, кто ещё жив был, шевелился, дожирали. Потом, осенью это было, власть в городке на какой-то момент переменилась, не то Роза со своей свитой драпанула куда, но наступило затишье. А как-то привели вниз и саму Розу, изловленную в поле. Поскуливая, пробовала она царапать стену длинными ноготками, ломая их, до крови кусала губы и плела что-то про золото с бриллиантами, но получила аккуратную дырку промеж глаз.
Какой-то офицерик завернул меня в Розину шаль и бросил в обоз, а войска уходить стали. Долгий путь, невеселый. Малороссия, Крым, потом обоз банда отбила, у тех - другая, самостийная, хозяин мой новый, хохол с длинными усами, у зазнобы своей меня оставил, та в Киев свезла, продала, тот ещё раз, а очередной владелец подарил самому главному начальнику над какими-то швейными мастерскими, мордастому пупсу, большевичку со стажем. Пупс занимал громадную квартиру на Крещатике и даже имел прислугу, чего по партейным законам делать не следовало бы. Но для чего же тогда морда эта к-кр-ровь свою пр-рроливала, а?.."
Глава девятая
1
Карина вернулась домой в двенадцатом часу ночи, опустошенная, сосредоточенная, с рассеянной улыбкой, готовая к тому, что теперь предстоит постоянно лгать - мужу, дочери, всем. Она даже приготовила историю о том, как попала в милицию, поскольку не захватила с собой документов, а сейчас повальные проверки, и её южный облик... Словом, приняли за чеченскую террористку, правда смешно?
Но смеяться над этой историей было некому, так как квартира оказалась пуста. Ни Владислава, ни Гали. И Карина даже вздохнула с некоторым облегчением, поскольку особенно боялась, что её выдадут собственное лицо, глаза. Лгать надо было учиться с детства. Только сейчас Карина заметила разбитое зеркало в коридоре и впервые тревожно задумалась. Что здесь произошло? Почему никого нет? Может быть, Влад поехал с дочерью в театр или... цирк? Никакой записки. Смутное чувство вины за предательство мешало ей сосредоточиться. Лечь спать, зарыться головой в подушку и ничего не видеть, не слышать. Подойдя к телефону, она набрала номер Колычева.
– Это я. Их нет, - сказала она в трубку.
– Приезжай ко мне, - быстро ответил Колычев.
– Невозможно.
– Тебя не поймешь. Час назад ты говорила, что желаешь свободы, хочешь освободиться от пут. Воспользуйся случаем, брось все и уходи. Сделай шаг. Главный в своей жизни.
– К пропасти?
– К очищению, к свету. Хочешь, я приеду и увезу тебя?
– Ты - дьявол!
– прошептала Карина, опуская трубку.
У неё больше не было сил разговаривать с ним. Голос Алексея проникал в самую душу, подчинял её волю. И в то же время она отдавала себе отчет в том, что стремится к нему, вновь жаждет испытать то наслаждение, тот вулкан чувств, которые он подарил ей. Возможно, она и не была женщиной до встречи с ним. Отдаваясь мужу, она выполняла приятную обязанность, но не более того. Тут - иное. Краснея до кончиков волос, она вспомнила свое неистовое желание в объятиях "соломенного" человека, длящийся минутами оргазм, свои стоны и бесконечное падение. Она и не представляла, насколько безумно радостно ощущать собственную похоть и не скрывать этого. Как наваждение, в котором хочется пребывать долго, отбросив условности, стыд, разум. Карина смотрела на себя в осколки разбитого трюмо - и не узнавала. Перед ней стоял совершенно другой человек - молодая красивая женщина-девушка с блестящими глазами, румянцем на щеках, желанная. Но взгляд... Взгляд испугал её. Два огонька, горящие в зрачках, будто бы жгли зеркало, в них не было ни жалости, ни пощады. Они несли смерть.
"Что же происходит?" - подумала Карина, отворачиваясь. Может быть, все дело в том, что сукин сын Клеточкин вновь втянул её в кино, в этот сказочный мир, населенный манекенами и вымышленными чувствами, столь далекий от жизни, подсунул мерзкий сценарий с очеловеченными куклами и куклообразными людьми, ввел её в музей восковых фигур и оставил там наедине с главным Хранителем - человеком с соломенными волосами? Или... Или она всегда была такой, только скрывала, от себя, мужа, дочери, подавляла свои чувства, таила, прятала, а истоки сегодняшнего - в порочном детстве? Ведь научилась же она подавлять свои желания с ранних лет, исключая тот первый опыт-инстинкт, похожий больше на экскурс в строение тела, а потом, потом все шло благопристойно и... скучно. Она и не помнила сейчас того мальчишку, с которым сошлась в родительском саду, под деревьями. Помнила только, что удивилась, когда все закончилось так быстро, принеся ей кратковременную боль, смешную щекотку и разочарование. Но оказывается, она все время думала и помнила о нем, хотя больше никогда не встречала. И все это время, всю жизнь ждала его, именно его, этого вихрастого мальчишку с соломенными волосами, паренька из детства. Зачем? Чтобы вернуться в прошлое, в беззаботный и счастливый мир, полный надежд и безграничной любви? Чтобы слиться с ним сейчас, по настоящему полно и глубоко, как невозможно было тогда, продлить тот краткий миг до бесконечности - сквозь годы, вместе испытать безумие страсти? Она никогда не задумывалась, где он? Да это было и не важно. Он стал мифом, облаком, дуновением воздуха, и Карина привыкла считать его мертвым. Но мертвые поднимаются и идут к тем, на ком оставили след, свою метку.
Сейчас, стоя перед открытым окном, она понимала, что все не могло произойти случайно или благодаря стечению обстоятельств. Алексей Колычев это тот мальчик из её детства. В её воображении. В её желаниях. Проспавший два десятка лет и пробужденный к жизни. Чьей волей восставший и идущий к ней? На это отклика не было.
2
Когда все более-менее стихло, приехала вызванная сторожем милиция, а за нею и машины "скорой помощи". Несколько висячих фонарей освещали огороженную забором новостройку и котлован. Возле бытовки тлел строительный мусор, на который помочился один из милиционеров.
– Отмени вызов пожарных, - сказал Рзоев молоденькому лейтенанту.
– А этого - в морг, - он указал на Усатого, лежавшего на боку, с подогнутыми к животу коленями. Ноги его походили на две головешки, один глаз был широко открыт, другой вытек. Врачи занимались ещё двумя обожженными - оба были без сознания, но подавали признаки жизни.
Больше всего повезло Евстафьеву-Гнилому, которому удалось сбить пламя, добраться до своей "ауди" и уехать до появления милиции. В тот момент ему было не до своих охранников, корчившихся на земле.