Аксенов
Шрифт:
Е.П.:А другие борцы за мир? Не столь элегантные, но тоже хорошо одетые.
А.К.:А другие, как ты совершенно верно заметил, извини, почти процитировав мое сочинение «Подход Кристаповича», другие «борцы за мир» тоже не отставали. И таких борцов за мир там было немало. И они были отвратительны Васе, потому что, конечно, ничего общего, допустим, между советским агентом влияния Ильей Эренбургом, известнейшим агентом влияния, и примерно таким же Константином Симоновым — и Васей тогда быть не могло. А тут еще где-то и Полевой в приличном твидовом пиджачке, тоже пиджачок не из «Москвошвея», ты понимаешь…
Е.П.:Полевой? Не Катаев?
А.К.:Конечно, Катаев, это я заболтался. Полевой
Е.П.:Это точно! Именно очень шла золотая звезда…
А.К.:А с такой золотой звездой на твиде бывал не только Катаев, а и Сергей Владимирович Михалков, царство ему небесное. Этого я сам несколько раз наблюдал, и по-другому, кроме как в дорогущих, первосортных, заоблачных английских твидовых пиджаках и с золотой звездой Героя Соцтруда, в другом виде он там, в ЦДЛе, не появлялся. Зайдет, возьмет коробку пирожных — и домой, через дорогу, на Воровского, то есть, конечно, на Поварскую… И вот Вася оказывается среди этих не худо одетых, но совершенно ему чуждых монстров, богатырей совписа. А с другой стороны — и ровесники Васины не отстают, шлюзы оттепелью открыты, пошли у них публикации, гонорары, заграничные поездки — ну, у кого больше, у кого меньше — появились соответствующие и возможности приодеться. А поскольку мы договорились, что всякий талантливый человек по-своему элегантен, стилен, то появились и чемпионы элегантности. Вот, пожалуйста, — Евгений Александрович Евтушенко. В этом случае, конечно, не столько об элегантности следует говорить, сколько об экстравагантности, но экстравагантности первосортной… А Андрей Андреевич Вознесенский! Человек, показавший всему СССР, что такое шейный платок! А Белла Ахатовна Ахмадулина в скромненьком черном платьице, которое вечно в моде и называется маленькое черное платье, в точно таком же платье, как Эдит Пиаф! А Евтушенко тогда все-таки еще стеснялся носить вышитые латиноамериканские рубахи, но он носил, например, темно-синий джентльменский костюм с ярко-алой подкладкой, что очень стильно, ничего не скажешь.
Е.П.:Ну и память у тебя…
А.К.:А Андрей Андреевич выходил в Политехническом просто в клетчатом сером пиджаке, клетка пье-де-пуль, то есть «куриная лапка», и это был та-акой вызов… Как думал стукач, который сидел в первом ряду? Ты советский человек, тебе доверили сцену Политехнического музея, вот справа Кремль, вот слева — ЦК КПСС, вот прямо — КГБ, а куда ж ты, вражина, в таком пиджаке вышел, да еще и с платочком на шее? А иногда и того хуже — в свитере, как работяга, и эта Ахмадулина тоже в свитере, неприлично даже. Разве что скромный, да и бедноватый по тем временам Окуджава, недавно вернувшийся из Калуги, выглядел по-советски…
Е.П.:Его верх элегантности был, я помню, твидовый же пиджак с замшевыми заплатками на локтях…
А.К.:Это уже много позже было… И вот, понимаешь, оказывается наш Вася, казанский, потом питерский парень, в такой среде. И формирование стиляги заканчивается. А начинается то, что вообще очень характеризует Аксенова: он быстро становится первым литературным стилягой, первым, как он и во всем становился первым… Надо представить себе, отчасти вспомнить тогдашний литературный быт. Существовала новая, молодая, русско-советская литература: прозаики Гладилин, Кузнецов, поэты Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский… Яркие все люди, просто в быту яркие, стильные, шикарные… В этой среде не то чтобы стиляги все, но все заметные, стильные и, не в последнюю очередь, уже неплохо зарабатывающие, за границей бывают… И тут: здрасьте, я Вася. А что происходит дальше? А дальше Вася становится номер один — ну, или около того, — среди них как автор, и Вася становится номер один среди них как стиляга! Суть вот в чем: Аксенов может жить только номером первым, он просто сориентирован с молодости на это, он возмещает Казань, нищету, всю эту как бы второсортность сына «врага народа» — и теперь он номер один. Будем откровенны: вот Гладилин, с которым они очень дружили всю жизнь. Толя ведь начинал ту прозу своей «Хроникой времен Виктора Подгурского», помнишь, в «Юности»?
Е.П.:Неужели ж не помню…
А.К.:И вот Вася Толю Гладилина «сделал на повороте» — Анатолий Тихонович, как любитель скачек, мне это выражение, надеюсь, простит.
Е.П.:Интересная у тебя мысль… А не полагаешь ли ты, не подходишь ли ты таким образом к причине его смерти, например?
А.К.:До смерти еще доживем, Жень, поговорим еще об этом… А пока — первый, первый номер.
Е.П.:Ты говоришь, а у меня все в голову лезут различные наблюдения и воспоминания. О том, кто хорошо был одет в среде советскописательской. И вывод такой: дело не в том, кто был хорошо одет, а кто отвратительно, а в том, что одежда Аксенова всегда была еще и протестом.
А.К.:Вот у вас, товарищ секретарь Союза советских писателей, твидовый пиджак с золотой звездой, а я буду еще покруче. И даже подороже.
Е.П.:Да, и подороже, потому что знайте, что эта страна наша, а не ваша. И мы не хуже вас, а лучше, и одеты даже лучше. Это такой конформизм, но как-то так… наоборот. И в этом много подросткового, юношеского. А в позднем Аксенове, в поздней прозе, исчезли названия марок и всего прочего, он уже не пишет, какой сорт виски пил. В жизни стиляга остался, а из литературы это ушло.
А.К.:Я тебе даже скажу, на чем это кончилось. Это кончилось на его первом, на мой взгляд, настоящем американском романе «Новый сладостный стиль».
Е.П.:Согласен. И вот еще что: все это внимание к вещам, к брендам, как теперь говорят, ведь было у него вначале наивно и в литературном смысле старомодно, традиционно. У писателей XIX века все это было.
А.К.:Правильно, начнем хоть с Пушкина.
Е.П.:Да, еще не было человечество развращено, не видело в каждом упоминании какого-нибудь предмета и его марки скрытую рекламу. Да ее и не было вообще…
А.К.:Поэтому у Пушкина чуть ли не в каждом стихотворении — бренд.
Е.П.:И никто не упрекал его в этом, никому в голову не могло прийти… А Василию Павловичу, кроме естественного для писателя стремления описать реальную жизнь, а не совписовскую — ну, мы уже об этом говорили, — было наслаждением упомянуть марку, потому что он ее знает, понимаешь? Мне кто-то сказал из славистов еще в восьмидесятые, что поэтому чувствуется в Аксенове советский человек, а мы, он сказал, просто не замечаем этих марок.
А.К.:Со славистом не согласен. А Пушкин тоже был советский человек? Или он другой рифмы к «обед», кроме как «брегет», придумать не мог?
Е.П.:При чем здесь Пушкин-то?
А.К.:Пушкин тоже советский человек?
Е.П.:Брегет — это уже стало нарицательным названием часов.
А.К.:После Пушкина.
Е.П.:Да, факт, признаю.
А.К.:После Пушкина, дружок мой, а во времена Пушкина «Брегет» был просто фамилией производителя и новомоднейшей маркой очень дорогих швейцарских часов. Собственно, и до сих пор…
Е.П.:Ну да, и, кстати, эта, как ее, шляпа-то…
А.К.:Боливар.
Е.П.:Точно, боливар. Пожалуйста.
А.К.:«Надев широкий боливар…» Что это значит? Это значит, что, во-первых, Онегин — модный человек, он носит широкополую шляпу модного фасона. И, во-вторых, какого именно модного? Вольнодумного, революционного, названного в честь южноамериканского революционера Симона Боливара. Это примерно так, как в разгар левацкой моды — майка с Че Геварой. Или как в семидесятые — джинсы аксеновские, хипповые, клеши…