Акт возмездия
Шрифт:
Оставался второй вариант – убедить невежественного горца в ценности предлагаемой вещи. Тут тоже вырисовывалось достаточно много подводных камней, но по-крайней мере вопрос можно было решить на месте, никуда не отходя из зала, а значит максимально быстро вернуться к игре.
Естественно математик как человек рациональный и здравомыслящий выбрал второй вариант.
– Послушайте, – начал он, прокашлявшись, чтобы скрыть волнение и дрожь голоса. – На самом деле это очень дорогая вещь. Это настоящий бриллиант, причем очень чистой воды. И оправа из золота очень высокой
– На заборе "хуй" написано, – блеснул знанием русских поговорок Мансур, пренебрежительно взмахнув рукой. – Сейчас кто угодно, что угодно написать может. Только дураки написанному верят. А ну дай посмотреть!
Бесцеремонным жестом он вырвал коробочку из потных пальцев математика и поднес к лицу, вглядываясь пристальней в игру искры света в золотой оправе. Да, несомненно, вещь стоила немалых денег, и вовсе не врет этот червяк, наверняка проставлена там и проба и вообще все как положено. Однако ему этого знать вовсе не обязательно.
– Ладно, – с видом человека совершающего благодеяние в ущерб себе произнес, наконец, Мансур, усмехнувшись в лицо тревожно заглядывавшему ему в глаза математику. – Дам тебе за эту дрянь пятьсот рублей. Десять ставок сможешь сделать. Хочешь, можешь сразу жетонами взять. Добрый я сегодня… Ну чего молчишь? Язык от счастья проглотил?
Петр Максимович действительно буквально онемел после слов молодого горца, но отнюдь не от счастья. "Пятьсот рублей… пятьсот рублей… пятьсот рублей… – раз за разом заезженной пластинкой крутилось в мозгу математика. – И это за перстень, который обошелся ему в эту цену в благословенные советские времена! Немыслимо! Чудовищно!"
– Нет! – выкрикнул Петр Максимович во весь голос. – Нет, верните! Отдайте!
Негодование придало ему сил и смелости. Вскочив с неудобного высокого стула, он попытался вырвать коробочку с кольцом из рук чеченца. Не ожидавший ничего подобного Мансур в первый момент даже попятился от него. Но только в первый. Выпускать добычу из рук никак не входило в его планы, потому резко шагнув назад и в бок, он левой рукой спрятал коробочку с перстнем за спину, а кулаком правой коротко ткнул математика в солнечное сплетение. Не сильно, просто чтобы проучить, ну и сформировать устойчивый рефлекс на будущее. Чеченца трогать руками никому не позволено, а уж изначально рожденному трусливым рабом презренному гаску нельзя о таком даже помыслить. Так что будет этому борщу урок на будущее, авось пригодится, если это будущее у него вообще будет.
Петру Максимовичу еще никогда в жизни не было так больно. От страшного удара чеченца у него подкосились ноги, роняя его немалого веса тело на колени. Воздух будто бы стал вязким, тягучим и липким и намертво застрял в легких, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он только бестолково хватал его широко раскрытым ртом, но кислород внутрь отчего-то не попадал. "Я сейчас просто напросто задохнусь!" – мелькнула паническая мысль. Тут же вытесненная мрачно-злорадным: "Ну и пусть, пусть. Зато, наконец, все закончится!" Однако тело вопреки мозгу хотело жить и продолжало, будто задыхающаяся на берегу гигантская рыба, хватать и хватать отчего-то ставший бесполезным воздух.
Несколько секунд Мансур с удовлетворением наблюдал за делом своих рук. Да, все получилось как надо и не покалечил, и запомнит этот урок вонючий гяур надолго. Будет знать, кто в этом мире хозяин, а кто раб, и где у раба место. Но хорошего помаленьку, пора и продолжить беседу. Наклонившись к лицу математика, заглядывая проникновенно в его выпученные от страха и боли глаза, Мансур начал свою вразумляющую речь.
– Ну и что ты, глупый ишак, на меня кидаться надумал, э? Жить надоело, или как? Если жить надоело, ты так прямо мне и скажи, я тебе головенку твою поганую живо отверну. Даже больно не будет. Веришь мне, э? Веришь, что правду говорю?
Дождавшись вымученного кивка, он продолжил:
– Значит так, за то, что ты на меня с кулаками полез, с тебя штраф взять полагается. Денег у тебя нет, значит, я эту твою безделушку вместо них как раз и заберу, так справедливо будет. Понял, да?
Стоящий перед ним на коленях математик что-то жалобное просипел в ответ, скорее просительное, чем возражающее. Но Мансур на всякий случай сурово сдвинул брови и даже замахнулся для пущей убедительности, с наслаждением наблюдая, как еще сильнее выкатились в испуге и так до предела выпученные глаза жертвы, как мелко затряслось от ужаса лицо.
– Что?! Ты еще не согласен?! Хочешь, чтобы тебя по полной программе наказали? Ты на кого руку поднял, хоть знаешь? Да тебя за это вместе со всей родней закопать положено! Этого хочешь, э?
Внутренне Мансур просто закатывался от смеха, с трудом удерживая на лице подобающее случаю суровое выражение, уж больно смешон и жалок был этот клоун, который, наверное, еще месяц назад, когда впервые появился в их зале, считал себя выше его, Мансура, считал, что он образованный и умный, а Мансур глупый и дикий. Ну и кто теперь круче, э?
Еле-еле продышавшийся Петр Максимович меж тем был совершенно деморализован и сломлен угрозами чеченца, он уже безоговорочно верил в их реальность, остро осознавал свою беззащитность и готов был на все что угодно, лишь бы все это, наконец, прекратилось. Ему уже не нужны были деньги, плевать он хотел на СИСТЕМУ, даже кольцо любимой жены он с легкостью оставил бы этому бандиту, просто за возможность уйти отсюда целым и невредимым. Этого собственно и добивался от своей жертвы Мансур, и вполне вероятно, получил бы желаемое, если бы в самый кульминационный момент разводки лоха, не звякнул вдруг мелодично закрепленный над входной дверью колокольчик.
Мансур даже прищелкнул языком от досады, ну надо же, как не вовремя, за весь день главное ни одного клиента, а тут всего каких-то десять минут нужно было и вот на тебе, принесло кого-то. Что касается Петра Максимовича, то он настолько оглушен был происходящими событиями, что и вовсе не понял, что означал этот донесшийся от входа звон. Впрочем, для него это не имело никакого значения. Важным сейчас было только то, что жуткий чеченец, на секунду отвлекся от него, отвел в сторону свой колючий разбойничий взгляд.