Актеры на мушке
Шрифт:
– Здесь! Тут! Я видел, я! – заорали мелкие. – Я достану! Я! – и тоже принялись нырять под сиденья. Обратно выныривали разочарованные – выпавшего из рук «полупородного» ножа нигде не было.
– А был нож вообще? – вдруг неуверенно вякнул Лешка. – Я вроде видел чего-то… а вроде и не видел…
Тося и Микулишна растерянно переглянулись. Только что они сами видели нож, но вот ножа нет, кто-то сомневается, и они уже тоже не уверены, что они видели, чего не видели…
Витка походя отвесила Лешке подзатыльник и великолепным движением соскользнула
– Единственное, что ты мог видеть, – мою задницу. Ты под ней прятался! – бросила она Лешке. – Нож был! – авторитетно объявила она Константину Дмитриевичу. – Этот вот… – Она презрительно скривилась в строну «полупородного», и тот чуть снова не кинулся – на Витку, но под взглядом Константина Дмитриевича мгновенно присмирел. – Точно пытался зарезать Юльку! – объявила она и злорадно шепнула мне прямо в ухо: – А жалко, что не зарезал, и чего я вмешалась?! – предъявила Константину Дмитриевичу пропоротое ножом пластиковое ведерко.
Тот осмотрел его со всех сторон и с сомнением пожал плечами – видно было, что и ведро ему не доказательство:
– Что эти вот… – Он повторил Виткину интонацию, но кивнул уже не только на «полупородного», но и на «качка»: —…Мерзавцы и хулиганы – очевидно. Но убивать…
Пришедший нам на помощь шофер молоковоза тоже покивал головой, подтверждая, что убивать – это уж слишком.
Ну да, даже если целый автобус детей будет утверждать, что видел нож и готовящееся убийство, взрослые все равно лучше знают!
И вот тут мой личный несостоявшийся убийца открыл рот и как заорет:
– Убить! Убить дрянь русскую, убить их всех! Я мужчина, а она, она посмела… Она и ее мелкие пащенки издевались надо мной. Они… Они били меня! Они… они меня кусали! – Его голос вдруг потерял яростный накал и сорвался чуть не на плач.
Новая хлесткая пощечина прервала истерику. Константин Дмитриевич с сожалением поглядел на платок, которым вытирал руку раньше, но, видно, посчитал, что второй раз его использовать не годится, и по-простецки вытер руку об футболку «полупородного».
– Мужчина? – недобро глядя на парня, процедил он. – Отлично! Завтра вся твоя родня узнает, что ты на русских девочек напал, а они тебя побили и покусали! Завтра – родня, послезавтра – город, а еще через день – весь Крым! Тащите отсюда этого… мужчину! – Он резко мотнул головой, и двое парней – наверное, шофер и охранник нашего спонсора – крепко ухватили «качка» и «полупородного» за локти и выволокли наружу. «Качок» шел покорно, а мой убийца рванулся так, что чуть не выдернул себе руки из суставов:
– Отпусти меня! Пусти, слышишь! Пусти! Вы тоже на их стороне, тоже, да? – его уже выволокли из автобуса, и теперь он орал так, что из окон машин начали высовываться головы любопытных. – Проклятые! Проклятые! Они выгнали нас из наших домов! Из-за них умирал наш народ! Они и теперь сидят на нашей земле, а их девки гадят нам на головы! Проклятые!
– Я не гадила ему на голову! – кротко сказала я. Мы со спонсором со ступенек
Спонсор поглядел на меня дикими глазами – и захохотал.
– Ты… должна извинить его, девочка, – вытирая выступившие от смеха слезы, пробормотал он. – Он… немного нервный мальчик.
Ну, если этот кошмар с ножичком – мальчик, то наш Лешенька тогда кто – плюшевый зайчик?
– Он тяжело воспринимает историю своей семьи. Их депортировали в 44-м году, когда татар выселяли из Крыма. Все старшее поколение умерло в ссылке – от голода, от болезней, это сказалось на детях и на внуках…
– Вот гнида татарская! – выпалил шофер молоковоза и вдруг покосился на Константина Дмитриевича. – Не в обиду кому будь сказано, гниды во всех народах имеются, а только этот ваш «мальчик» – гнида и есть! На детишек-то… Ну ладно, вроде управились, пошел я свое скисшее молоко охранять.
– Да, конечно… – невпопад откликнулась я и, когда он уже слез со ступенек, наконец сообразила крикнуть вслед: – Спасибо вам огромное! А… А что вы с ним собираетесь делать? С тем парнем… – спросила я спонсора.
Тот повернулся и уставился прямо на меня:
– От тебя зависит, девочка, – не отрывая от меня пристального взгляда, медленно произнес он. – Можем хоть сейчас вызвать милицию, и его арестуют. Не за покушение на убийство, конечно. – Голос его стал снисходительным, видно было, что он мне по-прежнему не верит, считая весь рассказ фантазией испуганного ребенка. Тем более что ножа так и не нашли. – Но за хулиганство – безусловно. – Он отвел от меня глаза и, кажется, призадумался. – Хотя никого ведь не поранили… Будет разбирательство, вас всех вызовут свидетелями…
Я нахмурилась:
– То есть ни нормально выступать, ни отдыхать мы не сможем?
Он выразительно пожал плечами:
– Откуда же мне знать? Думаю, да. Каждый день вам всем… да-да, всем… – он возвысил голос, чтоб его было хорошо слышно в салоне, – придется проводить в милиции – показания, очные ставки… Выяснения, был нож или нет…
Из автобуса донесся многоголосый стон. Да и я взвыла:
– Это вместо пляжа?
– Так что, пусть сволочь гуляет? Он меня за лицо схватил! А у него лапа потная! И вонючая! – дрожащим от ярости голосом спросила Витка.
– Зачем же – гулять? – рассудительно покачал головой спонсор. – Его можно семье сдать. – И, увидев наши вытянувшиеся физиономии, снова рассмеялся. – Вы не знаете татарские семьи! Там очень болезненно относятся к тем, кто нападает на женщин… – он покосился на выглядывающих из окна Тосю с Микулишной, – юных девушек и тем более детей! Думаю, в ближайшие пару лет он с родительского огорода дальше туалета не отойдет. Пока не повзрослеет…
– Ну, если вы так уверены… – пробормотала я.
– Я прослежу, – кивнул спонсор.