Актовый зал. Выходные данные

Кант Герман

— Когда? — спросил Роберт.

— Ага, — сказал Герман Грипер, — теперь я точно знаю, что ты шпион. Почему? Могу дать объяснение. Потому что ты не выказываешь испуга. Так тебя вышколили — не выказывать испуга. А вообще-то ты ждал, что о тебе будут справляться. Так тебя, стало быть, вышколили, тебе известно, что тебя может здесь ожидать. Полицейский явился сегодня после обеда. Лида ничего не знает.

«Хорошо, — подумал Роберт, — значит, это не Квази его послал. Да и как бы он мог, я ведь не сказал ему, где живу. А может, сказал?»

— Совсем молодой. Очень приветливый. Заявил, что это обычная формальность. Ну, я, конечно, про себя посмеялся!

Думал меня успокоить — обычная формальность, говорит. Вот когда ты напишешь мои мемуары, мы ему пошлем один экземпляр. Пусть-ка посмотрит, как часто мне приходилось слышать за тридцать лет — а ведь я все эти годы был преступником, только ни одного дня не сидел, — как часто мне приходилось слышать эти словечки: формальность, обычная формальность. Да я и сам как-то раз был шпионом. Или чем-то в этом роде. Борцом Сопротивления.

— Кем?

— Вот видишь, ты насторожился! Ясно, что ты шпион. Тебя вышколили присматриваться к тем, кто раньше был борцами Сопротивления. Вы их собираете для своей пятой колонны. Но я не гожусь в колонну. Я против колонн, я индивидуальный борец. Если бы я не был так антивоенно настроен, меня можно было бы использовать в качестве экипажа подводной лодки-малютки. Но это для меня слишком уж военизированно, да и потом, я не переношу моря… А вообще-то я был борцом Сопротивления.

— О господи, — сказала Лида, которая вошла в комнату с вечерней выручкой, — сейчас опять начнется про цыган. Да перестань ты, все равно Роберт не станет над этим смеяться.

— Ну и пусть не смеется, — сказал Герман Грипер, — главное, чтобы он уже заранее знал, еще до написания моих мемуаров, как многогранна была моя жизнь.

— Он об этом и так догадывается.

— Одно дело догадываться, другое — знать наверняка. Как журналист, ты должен придерживаться фактов, и как тот, другой, — тоже. Ты понимаешь, Роберт, что я имею в виду. Начинается на ту же букву, что шпинат, шпоры, шпроты и так далее.

— Шпагоглотатель, — подсказала Лида.

— Кто шпагоглотатель — он, что ли?

— Да нет, я не говорю, что он шпагоглотатель, я говорю только, что шпагоглотатель начинается на ту же букву, что и шпинат, шпоры, шпроты.

— Ладно, — согласился Герман Грипер, — шпагоглотатель сгодится. Это похвально, что ты следишь за ходом мысли своего мужа. Это хорошо, когда жена старается думать так, как думает ее муж. Жена ведь — это человек не думающий, так пусть хоть будет другом думающего человека…

Роберт попытался вернуть его к прежней теме.

— Так ты, значит, был борцом Сопротивления, — сказал он.

— Правильно, был. Заметна твоя выучка, ты не упускаешь из виду существенного. Сразу можно отличить журналиста и так далее. Я вел ожесточенную борьбу против фашистского режима. Разумеется, не огнем и мечом, потому как это не соответствует моему темпераменту, но боролся упорно, ожесточенно.

— Он нелегально переправил цыган, — сказала Лида.

Герман Грипер запротестовал против такого определения:

— «Нелегально» — неподходящее слово, криминальное. А на самом деле это был акт сопротивления — я дал цыганам возможность эвакуироваться из страны.

— Дал возможность! — сказала Лида. — Цыган было двенадцать человек, и четверо из них погибли от жажды в трубе парохода, зато вот лошади, которых они у тебя оставили, те не погибли от жажды.

— Не болтай о том, в чем ничего не смыслишь, не бабьего ума это дело. Я не виноват, что этот паршивый стюард не принес им воды. И я сто раз тебе говорил, что

они не просто сидели в трубе, а так замаскировались. Да и вообще, должен же был кто-нибудь позаботиться об их лошадях, а то бы они издохли или достались фашистским властям. А я это предотвратил, продав лошадей. Я часто спрашиваю себя, Роберт, почему я не заявил потом официально о своей борьбе, но всегда решаю — да что я, хвастун какой, что ли? Да и вообще мне бы тогда пришлось заявлять о многом таком, о чем уже сейчас и не вспомнишь. Например, как я оказывал сопротивление с помощью талонов на табак — тут, знаешь, риск был немалый.

— Сопротивление с помощью талонов на табак, — усмехнулась Лида.

— Да, сопротивление с помощью талонов на табак, смейся, смейся, им-то, фашистским властям, не пришлось смеяться. Они бы знаешь как дрожали, если бы про меня пронюхали. Но я этого не допустил, работал конспиративно. Роберт, как журналист и так далее, понимает, о чем я говорю.

— Все понятно, — сказал Роберт, — кроме одного: как ты это делал при помощи талонов на табак.

— А я подрывал им их экономическую политику. Талоны эти были просто блеф, как ты сам понимаешь. Подделка, да еще плохая, настоящая халтура. Изготовлял их, видно, какой-то заправский халтурщик, а мне один тип продал целый чемодан по дешевке. Он-то, осел, думал, что я сам пойду табак по ним покупать. Тебе, Роберт, с твоей выучкой не приходится объяснять, что этого я делать не стал. Да и вряд ли бы что-нибудь вышло. Я придумал кое-что получше. Я разыскал человека в ведомстве экономики, который гасил талоны, поступавшие от различных торговцев. Настоящие талоны, понимаешь? Сперва я продаю ему первоклассный габардин, конечно, с черного рынка, вернее, не сам материал, а ордер. Так вот, он, как этот материал купил, стал с большим сочувствием относиться к моей борьбе, к Сопротивлению. Дал мне за чемодан, полный фальшивок, столько же настоящих талонов на табак. А фальшивки погасил — большим круглым штемпелем поставил штамп «недействительно». И они стали тогда дважды недействительны — из-за штампа и как фальшивки. Но это уже нельзя было разглядеть — под штампом, да и кто станет присматриваться к талонам, на которых стоит жирная несмываемая печать «недействительно». Ну а с настоящими талонами я уж знал, что делать — стал подрывать их экономику.

— Неизвестно, сколько бы еще продлилась война, если б не ты, — сказал Роберт.

Герман Грипер, как видно, еще никогда не задумывался над этим вопросом: он откинулся назад, на подушки дивана и, судя по всему, решил обдумать его досконально. Но вскоре задремал. Лида с трудом растолкала его, когда собралась домой.

— Я уезжаю завтра, — сказал Роберт.

— Так скоро? — спросила Лида, а ее муж пробормотал:

— Конечно, так скоро, задание выполнено, все бомбы подложены, послезавтра ратуша взлетит на воздух. Прекрасная ратуша! Вы что, не слышите, как тикает бомба? Тик-так…

— Да, — сказала Лида, — мы слышим. Твои часы тикают так громко, что в голове отдает.

— Значит, я мультимиллионер, — пробормотал Герман Грипер. — Ну-ка, кто больше даст, раз, два…

— Караул, — сказала Лида, — надо скорее уходить, а то он сейчас примется рассказывать, что вытворял на разных аукционах.

Роберт запер за ними дверь и вернулся в комнату. Под окном стояла Лида и стучала в стекло. Роберт растворил окно.

Лида указала ему на Германа Грипера — тот, не двигаясь с места, стоял посреди тротуара и глядел вверх, в светлое небо над Санкт-Паули.