Актуальные проблемы Европы №1 / 2015
Шрифт:
По своему характеру и задачам как политический, так и дискурсивный сепаратизм может быть умеренным («независимость в перспективе») или радикальным («независимость немедленно»), а также целевым или риторическим, инструментальным.
Инструментальным является, например, тот политический сепаратизм, который поднимается на щит региональными элитами не в расчете на реализацию отделения, а как средство давления на центр. Именно такая логика «шантажа и торга с центральной властью», по выражению В.А. Тишкова, была характерна в 1990-х годах для постсоветской России (наряду с вооруженным чеченским сепаратизмом и другими реальными дезинтеграционными импульсами) (6).
В проектах отделения экономически преуспевающих Шотландии, Каталонии, Севера Италии тоже нередко видят способ добиться от центра бюджетных и фискальных льгот или других дивидендов. Многие заметили, что кампания за проведение референдума о статусе Каталонии стала стремительно раскручиваться после того, как председатель регионального правительства А. Мас получил от Мадрида отказ в ответ на предложение предоставить Каталонии полную налогово-финансовую автономию (8; 15).
Однако грань между подлинным, целевым сепаратизмом и сепаратизмом инструментальным тонка и спорна. Отчасти это вопрос интерпретации, зависящей не от эмпирического анализа, а от заданных теоретических посылок. В русле инструментальной теории национализма и этнических конфликтов все движения, апеллирующие к идентичности и самоопределению, предстают инструментом достижения корпоративных элитных интересов, но это не делает эти движения фиктивными, симуляционными. Инструментальность необязательно означает симуляционность, хотя бывает и так.
С конца ХХ в. развитие получило новое явление, которое, на наш взгляд, хорошо описывается понятиями эпатажного, игрового, симуляционного, виртуального, фантазийного и т.п. «сепаратизма». Оно представляет собой один из типов постмодернистского квазисепаратизма.
Эксцентричные казусы случались и раньше. В 1960-е годы было провозглашено и до сих пор «существует» «Княжество Себорга» в итальянской Лигурии, а также «Княжество Силенд» на острове в Северном море. Уже не одно десятилетие власти Дании ведут борьбу с «Вольным городом Христиания», который создала в одном из кварталов Копенгагена община хиппи, живущая там по своим законам. «Каскадию» – название «независимой нации» на западном побережье США – профессор из Сиэтла Д. Макклоски предложил еще в 1970 г.
Но лишь с конца ХХ в. буффонада на сюжеты с объявлением независимости и креативным изобретением идентичностей становится заметным элементом в общественных процессах – в политике, бизнесе, информационном и идейно-дискурсивном пространстве. Театрально, с картинным походом лидера Лиги Севера У. Босси к устью реки По было обставлено провозглашение государства «Падания». Большинство итальянцев предпочли воспринять это как буффонаду, никакой серьезной реакции от властей Италии не последовало.
Чаще всего новый полуигровой, игровой и т.п. квазисепаратизм проявляется вне институализированной политической сферы. Среди примеров можно назвать «Независимый проект Каскадии» и «Республики Вермонт» в США, их российские «реплики» вроде «Ингрии» и «Ингерманландии», провозглашение «Герцогства Бургундии», «независимого Гента» или «Русской демократической республики Домодедово», историю с двумя хуторами, «отделившимися» от Эстонии и объявившими о «восстановлении советской власти».
Реальный подтекст, смыслы и цели нового эксцентричного «сепаратизма» могут быть как связанными с проблематикой государственного единства и сепаратизма, так и далекими от нее. Многие такие проекты сопровождаются раскруткой туристических или товарных брендов. А вот появившийся в 2008 г. Новый гентский альянс был откровенной пародией на реальные сепаратистские партии Новый фламандский альянс и Фламандский интерес. Добившись внимания СМИ, «партия» провозгласила «независимость Гента», после чего самораспустилась.
Эксцентричные квазисепаратистские инициативы вряд ли претендуют на то, чтобы превратиться в реальные проекты смены суверенитета. В этом смысле они являются симуляцией, игровой копией реального сепаратизма. Но как явление общественного сознания и дискурса они несут в подтексте совсем неигровое содержание. В разных случаях это может быть деконструкция сложившихся исторических концепций, доктрин нации, идентичности, государственности; декларация антисистемности или оппозиционности; анархический протест против институционализированной политики.
Важным критерием в оценке и сравнении сепаратистских тенденций является уровень их общественной поддержки. С этой точки зрения сепаратизм может оказываться более или менее влиятельным либо маргинальным. Основными доступными показателями служат здесь, во-первых, электоральные результаты партий, выступающих под лозунгами отделения, и, во-вторых, опросы общественного мнения.
В российской интернет-публицистике часто встречаются сюжеты об «огромном сепаратистском айсберге» Западной Европы и грядущем исчезновении с ее карты почти всех крупных государств. Но если различать сепаратизм маргинальный и влиятельный, ментальный и политически-институционализированный, симуляционный и целевой, а также автономизм, регионализм и собственно сепаратизм (сецессионизм), то немалая часть «айсберга» рассыпается в «ледяную пыль».
Можно выделить три кластера западноевропейских регионов с относительно высоким, заметным (средним) и слабым уровнем поддержки сепаратизма. В первом кластере проекты отделения представлены на политическом поле серьезными силами и пользуются сравнительно широкой поддержкой (от 20 до 40% населения и более 9 ). К этой категории относятся Шотландия, где тем не менее сторонники независимости проиграли на сентябрьском референдуме 2014 г., и в меньшей степени – Уэльс. Это также Северная Ирландия, где ирландский ирредентизм, как бы он ни был силен, обречен оставаться в меньшинстве из-за демографического перевеса ольстерских протестантов. Это Фарерские острова, Каталония, Страна Басков, Фландрия, Больцано (Южный Тироль) и часть севера Италии – особенно Ломбардия и Венето.
9
Приводимые усредненные примерные оценки сделаны на основе сопоставления многих варьирующих данных, все источники которых указать в рамках статьи невозможно. См. также: 4; 5; 8; 14.
Стоит обратить внимание на то, что почти повсюду позиции политического сепаратизма в лице соответствующих партий заметно скромнее, чем ни к чему не обязывающая абстрактная тяга к отделению, периодически фиксируемая социологическими опросами. Контраст между двумя этими показателями особенно разителен в Англии и Валлонии. Партия «За свободу Англии» не имеет никакого веса, хотя до трети и более англичан время от времени одобряют идею отдельной английской государственности. Среди валлонцев (и еще больше – среди французов) достаточно популярен сценарий воссоединения с Францией. Но его не поддерживают ни французский политический класс, ни ведущие валлонские партии, горой стоящие за сохранение бельгийской федерации, а ирредентистское Объединение Валлония–Франция получает менее 1–2% голосов. О расхождении политического и ментального сепаратизма можно говорить и применительно к востоку Европы и к России, в частности к Калининградской области.
Заметный (примерно 10–20% населения) уровень поддержки идеи отделения характерен для Корсики. В Галисии и Сардинии он меньше, но все же периодически достигает 7–9%. Данные по ряду регионов итальянского Севера, а также примыкающим к нему с юга Тоскане и Умбрии очень противоречивы (от 2 до 80%).
В остальных частях «сепаратистского айсберга», включая часто упоминаемые Бретань, Эльзас, историческую Окситанию, Ниццу, Сицилию, Валенсию, Баварию и др., влияние сецессионистских организаций и даже расплывчатой идеи независимости колеблется между ничтожным (менее 1%) и слабым (менее 5%).