Акула. Отстрел воров
Шрифт:
Через несколько минут Ларисе все же удалось взять себя в руки. Даже посмеялась над паникой, которую только что испытала. Ну что за глупости? Давно не девочка, знает, как себя вести в этой жизни. Когда в последний раз кто-то пользовался ей бесплатно? И сейчас не получится. Ни у теневого авторитета, ни уж, тем более, у администратора Сани.
Вот только задерживается он как-то долго.
Может, неспроста звонила жена? Все-таки у них грудной ребёнок. Сколько ему, пара месяцев? Больше? Лекарство могло срочно потребоваться. Ещё что-нибудь — а он уже столько времени сидит здесь, практически не сменяясь. И получает гроши…
Услышать
— Александр!
Представила, как он заглядывает в душевую и видит её… Или, может, видел в окно, когда она грязь рассматривала — в очень любопытном, надо полагать, ракурсе. Покруче, чем та девчонка на фотографии.
А где, кстати, он взял журнал? Вряд ли покупает на свои деньги. Клиенты, что ли, оставили? Так они сюда не журналы разглядывать приезжают…
Лариса решительно закрыла кран. Сильно вытираться не стала, прошлась углом полотенца по рукам и плечам, завернулась в него и стянула купальную шапочку.
Вышла из душевой.
В комнате отдыха никого не было.
Через полуматовое стекло двери было видно, что и в вестибюле никого нет.
— Саша! — крикнула она громко и нервно.
Хотела крикнуть ещё, но горло вдруг перехватило.
По ногам тянуло холодом. Где-то открылась форточка. Или осталась незапертой дверь.
По коридору к чёрному ходу шла медленно. Лампы на потолке противно гудели и мигали.
Так и есть!
Ещё издалека стало видно, что дверь приоткрыта. В замке наискось вниз торчал ключ. Зацепился так, что не вытащить. Как и у неё, когда она заходила. К головке ключа цепочкой был прикреплён пластмассовый брелок, реагирующий на человеческий голос. Санёк его сам где-то раздобыл и прицепил, чтобы ключ не терялся.
Он пришёл и снова куда-то ушёл? Решил вынести мусор?
Нет, теперь уже очевидно, что происходит что-то неладное…
Могла бы и полчаса назад глаза раскрыть. Уже тогда все было очевидно. А она занималась самоуспокоением. Медитировала, черт побери!
Шаги непроизвольно делались все медленнее и короче.
Не доходя трех метров до двери, Лариса остановилась и свистнула.
Тихонько свистнула, сипло. Почти неслышно.
Но брелок услышал и отозвался. Разразился глумливым механическим смехом.
Висел и смеялся, болтаясь на тонкой цепочке. То ли от своего внутреннего сотрясения раскачивался, то ли от того, что ветер бил в приоткрытую дверь.
В щель летел снег.
Перемигивались лампы на потолке. Казалось, они мигают в такт взрывам дурацкого смеха. И прекратили гудеть.
Лариса намотала полотенце на груди в кулачок. Шла, волоча за собой одеревеневшие ноги. Никогда в жизни она так не боялась. Даже в те времена, когда приходилось ездить на «стрелки», заканчивавшиеся стрельбой.
Взялась за железную ручку. Ладонь была влажная и горячая, так что холода металла Лариса не чувствовала. Потянула на себя, ожидая, что кто-то рванёт дверь снаружи.
Представила: дверь распахнётся, а она — почти голая. В дурацком мокром полотенце. Босая. А перед ней — мужик. Тот самый, что заглядывал в окно.
Никто ничего не рванул. Ключ провернулся легко. Лариса облегчённо вздохнула. И только сейчас обратила внимание,
Казалось, сердце выскочит из груди.
Обратно шла быстро. Сжимала ключ, как драгоценную находку.
Прошла мимо и раздевалок, и двери спортзала.
Не почувствовала тёплый ковролин комнаты отдыха.
Поскользнулась на кафеле душевой.
И не закричала, увидев мёртвое тело.
Машиной управлял Катышев.
Акулов и Кулебякин сидели сзади. Кирилл был в наручниках. Он поморщился, когда их надевали, и заверил, что не собирается бежать. Андрей пропустил это мимо ушей и защёлкнул фиксатор. Первое время Кирилл делал вид, что ему очень больно, потом успокоился.
Ехали уже минут двадцать. Штаб-квартира Громова располагалась довольно далеко от Северного райуправления.
Акулов искоса посмотрел на задержанного.
Кирилл, уставясь в окно, напряжённо думал. Угадать, о чем именно, было не сложно. Прерывая его мысли, Акулов спросил:
— Ты так толком и не рассказал, как с Громовым познакомился.
— А? — Кирилл встрепенулся. — С Петросычем? Это было почти год назад. Я тогда под условным сроком ходил…
…Воровать нельзя.
Не то, чтобы вообще, а сейчас. Если попадёшься — дадут вдвое больше.
Кирилл это знает. По трезвянке даже лишнюю зубочистку в кафе не возьмёт. Но алкоголь все меняет. Недостижимое становится близким. Угрозы — пустыми. Бабы — доступными.
Из-за них, то есть баб, все так и получилось.
Сняли двоих, шатенку и рыженькую, с завитушками. Угостили: пиво, орешки. Денег не много, надо спешить. У другана есть свободная хата. Но бабы не спешат отправиться в гости. Сидят, хихикают над анекдотами, шушукаются между собой. Выбирают, наверное. А у Кирюхи с друганом все поделено. Сразу договорились, как только девок у стойки заметили. Они тогда пиво брали. Пришли в кабак, купили по «маленькой» и сели за столик у выхода — он один был свободным. Маленькими глотками пьют, сигарету на двоих курят. «Наши», — решил тогда друг, и Кирюха кивнул. «Тёмненькая моя». Кирюха опять согласился, но теперь посмотрел на девок внимательнее. Рыжая не в его вкусе. Толстовата. На животе целый пласт жира, грудь едва выступает. А ещё и светлые джинсы в обтягушку одела! Вторая-то — класс. Однако другану не поперечишь. По крайней мере, сегодня. На его бабки гуляют. И хата его. К Кирюхе — никак, там отец-алкоголик. Испортит весь праздник, даже если его в своей комнате запереть. Вот уедет летом на дачу — тогда да, тогда Кирилл развернётся. А пока надо терпеть. Соглашаться. И он соглашается с другом. Друг их быстро кадрит. У него такой опыт, какой Кирюхе не снился. Полгорода, наверное… Ладно. Сидят. Другая трещит без умолку. Все внимание на себя перетягивает. Кирюхе и слово не вставить. А если и получается что-то сказать — каждый раз невпопад. Понятно, что бабы определиться не могут. Обе на Кирюхиного кореша запали. Рыжая-то, оказывается, хоть и страшненькая, но поглавнее. Не уступает подруге. И та не уступает. Шушукаются между собой… Кирилл все мрачнеет. Пьёт водку. Друг полстопки, он — целую. И без закуси. Раз — и готово! Кирилл знает, что ведро может выпить и не окосеет. Но никто его доблести не замечает. Вообще его не замечают! Четвёртый — лишний. Уйти, может?