Акушер-ХА! Байки
Шрифт:
А ты завтра пойдёшь в морг и будешь равнодушно всматриваться в то, что покажет тебе патанатом. Будешь соглашаться или оспаривать. Завтра ты будешь заниматься ремеслом. Как и сегодня. Как и каждый день. И это правильно. Не надо нам знать больше того, чем положено. Ни вперёд, ни назад, ни вверх, ни вниз, ни под. А если и явится тебе эта девочка как-то ночью – так это всего лишь память и её, памяти, фантазии.
Когда кто-то невидимый выводит на запотевшем зеркале таинственный иероглиф, чтобы связать детективную и эзотерическую часть сценария, – это не знак.
Когда вы что-то очень ждёте, а оно не приходит, или приходит не то, приходит не туда, или наоборот – это не знак – это проекция произведения ваших страхов на ожидания на экран воспалённого воображения.
А вот когда ты с Серёжей после полуторасуточного марафона отправляешься
Не надо помнить стоялые лужи тёмной крови. Не надо раздумывать о гениях и хулиганах. Нужно только видеть и слышать пение птиц, счастливые глаза пса и прекрасный яркий закат такого-то числа такого-то месяца такого-то года.
Не будет физиологических подробностей. Не будет извечных вопросов «Кто виноват?» и «Что делать?»
Я там была. Я видела эту смерть и этот закат, этого пса и этого ребёнка. Лишь об этом я и пишу.
Знать бы, у кого попросить прощения за всё это, но я не знаю.
Я – ремесленник.
Я – наблюдатель.
Сны египетские
Вася женился в третий раз.
Новость молниеносно облетела и больницу, и академию. В этом не было ничего удивительного. Он не делал из своего очередного брака тайны, а уж новоявленная супруга его – жизнерадостная трепушка-шестикурсница – и подавно. Она была от Васи в полном восторге, по-собачьи преданно смотрела ему в глаза, ловя каждое движение. Она была от него без ума – это было очевидно. Ничего сверхъестественного: богатых и знаменитых все любят. Классика.
Вася же был не только известен и не беден, он был красив. Настоящей зрелой мужской красотой. Раритетной. Можно даже сказать, антикварной. Шон Коннери, при всём уважении, и рядом с Васей не стоял.
Кроме того, Вася был сверх всякой меры образован самым настоящим «общим» образованием – да не таким, что «все учились понемногу», а самым что ни на есть энциклопедическим. «Диаметр ядра твоей планеты? Думай!» Васе не надо было думать. Он знал. Знал биографии великих писателей, знал, где висят полотна известных, малоизвестных и вовсе не известных художников. Наизусть цитировал Гиляя и Нильса Бора, был обладателем коллекции редких изданий книг обо всём на всех языках. Во хмелю любил читать – на память, разумеется, – «Мцыри», «Витязя в тигровой шкуре», «Фауста», Омара Хайяма и Игоря Губермана, а также петь русские романсы под собственный аккомпанемент, с лёгкостью транспонируя в любую тональность, если кто имел желание спеть с ним дуэтом. Трио, квартеты, квинтеты и секстеты тоже приветствовались: акапельная полифония Васе удавалась не хуже грузин, менгрелов и корсиканцев. Вася был запросто вхож на дачи Переделкина, а также в рублёвско-новорижские особняки Минобороны, Минюста и Газнефтепрома – и у вершителей судеб мира сего есть жёны, любовницы и дочери, коим время от времени требуется хороший акушер-гинеколог.
Акушером-гинекологом Василий Илларионович Остерман был великолепным. И акушером, и гинекологом. Поэтому ничего удивительного в том, что эта девочка его любила, не было. Было удивительно то, что он на ней женился. И явно испытывал к ней крепкую привязанность, похожую на привязанность хорошего хозяина к милой, дурашливой псине.
Тесный-тесный больнично-академический мир был шокирован. Но Васе всё прощалось априори. Потому что завидовать Васе, сердиться на Васю или сплетничать о Васе не было никакой возможности. От него исходило шёлковое сияние безмятежности и бархатное мерцание спокойствия. Васина доброта была надёжна и крепка, как титан. Васина бескорыстная готовность помочь была на этой планете величиной постоянной, как ускорение свободного падения. Вася был эдаким капитаном Врунгелем, никогда не впадающим в панику, всегда готовым помочь ближнему, дальнему и мимо случайно пробегающему, не превращая это в подвиг, не страдая «преодолением» себя и обстоятельств. В общем, таких уже не делают. Поэтому на Васю никто не рассердился, как это принято в крепких спаянных русских коллективах, где всем татарам есть дело до каждого еврея – и наоборот. Зато все дружно осудили девчушку. Даже мужчины. Не говоря уже о женщинах, особенно о некоторых – незамужних, разведённых, овдовевших, – коих во множестве было как в больнице, так и в академии. Ясно, что они-то куда больше подходили Васе Остерману в качестве спутницы жизни, и многие в своём воображении уже вели себя как последние Бриджит Джонс, представляя себя в белом платье, а Васю во фраке. Или в смокинге. Или в хорошем костюме. А ещё лучше – в килте. Рядом с замком на шотландском нагорье… Горец. Как есть Горец этот Вася Остерман. И такое сокровище, такой писаный раскрасавец, такой ухоженный самец, элегантный денди, галантный кавалер – малолетней писюхе! Ни кожи ни рожи; без роду без племени; без собственной женской истории, в конце концов! Беспородной дворняжке без медалей за мужество, спасение утопающих и прочее «претерпевание» пространства-времени!
Дело в том, что до сих пор – до этого нелепого мезальянса – Вася любил красивых своеобразных женщин только с хорошим крепким провенансом. Чтобы Остерман обратил на бабу внимание, она должна была побывать разок-другой замужем, да не просто так, а за личностями неординарными. Да и сама обязана была быть слегка с перекосом: лёгкие стигмы психопатии в избраннице Васей приветствовались, особенно в сочетании с творческой профессией. Ещё тендер под названием «Васина жена» включал в техническое задание привод под крышу дома Остермана парочку детишек не от него, чтобы уже именно он поставил их на ноги и вывел в люди, прикипев к ним душой и сердцем куда больше, чем иные – к кровным отпрыскам.
Первая его жена была старше Васи лет на десять, и, говоря откровенно, именно благодаря ей он попал в нужную среду, где и смог состояться как высококлассный (и заоблачно оплачиваемый) профессионал. Потому что «уж сколько их упало в эту бездну» разнообразных ЦРБ, заштатных ЖК и окраинных поликлиник, да так там и сгинуло со всеми своими диагностическими, терапевтическими и хирургическими талантами. Но Вася её – свою самую первую жену – на самом деле любил. Юный, никому не известный докторишка отбил знаменитую журналистку у очень серьёзного мужа, и она переехала из ведомственных хором к мальчишке в коммуналку. В жалкую облезлую комнатушку, доставшуюся Васе Остерману от бабушки. Она и двое её детей, полюбившие молодого смешного и нескладного тогда ещё Васю до умопомрачения. Родную мать они и за мать-то не считали. Некогда прежде у них была няня. Потом – появился Вася. А мать была для них скорее подругой, к которой они порой жутко Васю ревновали. Его же хватало на всех и на всё: и на возлюбленную жену, и на обожаемых детей, и на страстно вожделенную работу. Последней он отдавался с не меньшим пылом, чем всему остальному. Если не с большим. Страсть вообще не слишком здоровое чувство. Для бездарей. Но не для Васи – он был одарён сверх меры. И дар его был не столько лекарским, сколько даром вообще. Даром жить. Жаждой жить. Жаждой, которую Вася утолял не стремительными алчными глотками, а постоянным и равномерным поглощением всего и всегда. Бездонный и бесконечный Вася Остерман. «И как у него на всё хватало и хватает времени?» – удивлялись много позже те, кто путает увлечённость своим делом с карьерой, настоящую горячность с показным рвением, а причину со следствием. У Васи всё было в порядке – он вообще ни о чём не думал. Не тратил попусту время. Его отмеряно-то всего ничего…
С первой женой они постепенно разменивали-выкупали какими-то невероятными путями-комбинациями коммуналку, и в итоге в самом разгаре цветущего застоя оказались собственниками большой квартиры в центре города. Дети как-то очень быстро выросли сами по себе – Вася был старше их всего лишь на двенадцать-тринадцать лет, будучи при этом настоящим отцом. Есть такой архетип: мужчина-отец. Счастлив только когда рядом женщина-дочь, будь она хоть на десять, хоть на двадцать лет старше. И обязательно дети – как перепускные шлюзы неутомимой энергии. Иначе о ней, единственной, будет заботиться так, что не каждой психике под силу.
Вася со временем заматерел и уже стал постепенно превращаться в Василия Илларионовича, оставаясь всё таким же живым, подвижным, всё успевающим и всех любящим. А жена внезапно умерла. От рака матки. Какого-то очень скоропалительного. Не помогли ни ранняя диагностика, ни своевременно предпринятые радикальные, ни усиленные паллиативные меры.
И Вася женился во второй раз. Не на следующий же день, конечно. Через пару лет. Он не собирался, но так уж получилось. И, не испытывая никаких особенных кинематографически экзистенциальных мук над ухоженной могилой, больше похожей на кокетливую клумбу, чем на холмик над прахом, он женился. Уже на излёте эпохи «исторического материализма» – в 1985 году. Он точно помнил, потому что водку на посиделках по поводу его бракосочетания наливали из чайника в чашки, а не из бутылок в стопки.