Акушер-ХА! Байки
Шрифт:
Констатированы смерти. Люси и третьей жены. Первая – от множественных проникающих ножевых. Вторая – от огнестрельного в сердце. Карабин – серийный номер. Владелец Остерман Василий Илларионович. Разрешение – номер, дата… Условия хранения не нарушены. Сейф…
Осмотры мест преступлений. Протоколы. Обычные менты. Менты от минюстовской «тяжёлой артиллерии». Врачи «Скорой». Врачи санэпидстанции. Труповозка. Судмедэксперты…
– Они меня даже арестовать забыли. Потом, задним числом оформили. Как и подписку о невыезде. Так что на бумаге я в КПЗ сидел. Затем суд. Положено так. Оправдательный приговор. Я уже, когда всё закрутилось – первые менты подъехали, – как в тумане был. Пока о Машке и Ваське думал – как автомат действовал. То есть я и не думал…
Вася пил со своим друзьями – психиатрическим светилом и начмедом – у себя в особняке. Годовалая Маша топала по кухне крепкими ножками, охотясь за прихрамывающим Васькой – кроме ножевых, были множественные переломы, один сросся немного не так. Они были заняты игрой. Васька периодически позволял ей себя настичь, и тогда пространство разрывал жизнерадостный вопль: «Папа, ки-и-иса!!!» – и счастливый детский смех.
– Скоро спать уложу, мужики. Нянька отпросилась на пару часов.
– Да она нам не мешает, – заверили друзья.
– В общем, не знаю, что они там в протоколах написали-переписали, но вышел я у них чист перед людьми. А перед богом, сказали, моя проблема. Я ж не по ногам стрелял. Не ранить. Чётко в сердце – на поражение. Они, впрочем, всё поняли. Раз по пятнадцать каждый сказал, что на моём месте поступил бы так же. Как хорошо, что они не на моём месте. У них на своём хватает… Я как представил тогда… Ну, это я сейчас говорю «представил», а тогда такая ясность и в голове, и в душе, что аж дух захватило. Как на горной вершине – и весь мир на ладони… Ну, стрельну я ей по ногам. Только в состоянии острого помешательства силушка-то о-го-го…
– Что да, то да! – поддакнуло психиатрическое светило. – Субтильные девицы в остром состоянии смирительные рубахи в клочья рвут и батареи вместе с фрагментами стен выносят…
– Не перебивай! – цыкнул на него роддомовский начмед.
– Думаю, не поможет по ногам… А потом что? Палить куда придётся? Там же Машка и Васька на шее висит… Или она успеет Машку ножом потыкать… К ней кинуться – и того хуже может получиться. Если меня достанет – те вообще один на один с ней останутся. И буду я такой благородный-благородный, не превысивший допустимую самооборону и оборону Машки, только совсем бесполезный. Если вообще ещё живой… А даже если и по ногам – и достанет её боль, несмотря на невменяемость. Ну, скручу. Вызову милицию. Они её засадят в психушку зарешёченную. Там в порядок приведут, и она поймёт, что живого человека своими руками на тот свет отправила. И не просто ножом разок ткнула… Она же бедную Люсю, упокой её душу, господи, в котлетный фарш практически уделала. Ещё до неё дойдёт, что она родную дочь хотела зарезать. А не дойдёт – так напомнят. И во время лечения. И на суде. И как она с этим жить будет, эта несчастная девочка? Вылечится – посадят. Не вылечится – всю жизнь в дурдоме. Что я дочери скажу? При любом раскладе? А отсидит – выйдет – разыскивать начнёт? В правах захочет восстановиться? Машке жизнь и анкету портить. Всё может быть… И тогда я решил. Ещё внизу решил. Около Люсиного тела. На поражение. И кот, мужики, кот… Это было что-то. Я тогда и сам, конечно, в изменённом состоянии сознания был, но Васька бился не на жизнь, а на смерть. Я в бога уверовал тогда окончательно. Потом, конечно, разуверился, как обычно, – Вася улыбнулся, – но тогда… Тогда я подумал, что не может просто кот вот так. Как у нас говорят: «Бес вселился»? Так вот в Ваську тогда ангел вселился. Хранитель. Или из другого какого подразделения. Чистый спецназ. Голыми лапами. На шее у неё повис, когтями и зубами впился, она его ножом тычет, куда видит… Даже себя уже ранит и в Машкину сторону машет. А кот… Нет. Это просто плоские слова. Я вам не расскажу. Может, меня самого уже надо лечить?..
– Если тогда не чокнулся, то теперь-то уж чего. Вася, я тебе всегда говорил, что твоя психика – это просто эталон, – психиатр покачал головой.
– Я только одного себе, мудаку, простить не могу. Не то, что женился, нет. Не женился бы – у меня Машки бы не было. А того, что проклятый этот послеродовый психоз просмотрел, акушер-гинеколог грёбаный! Думал, характер вредный… Тут же все предпосылки налицо. И тебе натура нервная, «обожающей» мамой выращенная. Избалованная. В родах не всё благополучно. Интраоперационное кровотечение. Потом уже в глаза эти стигмы мне броситься должны были: не спит, всё время в эйфории. Читать новорождённую начала учить. Что у неё в башке стрельнуло, какая там идея была? Акушер, блин, гинеколог. Доктор наук. Главный врач. Тьфу! Вот за это мне нет прощения! Ни на земле. Ни на небесах.
– Акушер-гинеколог, говоришь? Я вот психиатра одного знаю… Выпьем, мужики? Ну, чокнулись за детей.
Они выпили, крякнули, закусили. Маша в очередной раз «поймала» Ваську и пошла укладывать его в огромную корзину в углу кухни. И сама с ним туда улеглась. И тут же заснула.
– Так вот, друг мой, – продолжил психиатр, – у меня случай был пару десятков лет назад. Баба родила. Роды прошли прекрасно – никаких тебе осложнений, эндометритов-сепсисов. Карапуз здоровый. Бабушки и дедушки в экстазе, рвут внука друг у друга из рук. Отец, кретин, гордый, как павлин. Уже думает – ни много ни мало – о будущем наследника. Не жизнь, а праздник. Родные, друзья, приятели и знакомые чуть не каждый день косяками домой к счастливым родителям заваливаются. Этот поток стал молодую мать раздражать очень скоро. Оно и понятно. Мало того что младенец постоянных забот требует – памперсов-то тогда не было. А тут ещё и гости: подай-принеси-унеси, да с ними за столом посиди. Когда все наконец расходятся, ей бы наконец спать лечь. Тем более малыш спит – спокойный был. Ан нет. Всё время дела какие-то недоделанные находила. Их же всегда полно. И гложет что-то её, мысли постоянные о том, например, что вот сейчас новорождённый срыгнёт во сне и захлебнётся. Или задохнётся. Или вообще умрёт без каких-либо видимых и невидимых причин. Бывает. Синдром идиопатической младенческой смерти. Она, понимаешь, Вася, медицинский институт закончила, эта молодая мамаша. И муж её, не менее молодой дурак, тоже медицинский закончил. И пока он дрыхнет, она лежит без сна и всю ночь думает, что будет, если умрёт ребёнок, что тогда? Как на это будут реагировать бабушки-дедушки, родственники-соседи, бесконечные друзья-приятели. Что муж скажет, в конце концов. Думала-думала и надумала, что все скажут, что именно она виновата в том, что ребёнок умер. Потому что, на самом деле, никто и никогда её не любил – ни мама, ни папа, ни муж. Не говоря уже о свёкре и свекрови. Просто делали вид, что любят. А на самом деле не любили. Вроде печальный на первый взгляд вывод. Но ей отчего-то напротив – стало весело и легко. Раз никто её на самом деле не любит, то никому до неё и дела нет. И поэтому она будет растить ребёнка сама. И наплевать на всех! Поделом им. Тем более что малыш её – очень особенный. Ни много ни мало – будущий спаситель мира. Тот самый Спаситель. А она… Догадался?
– Дева Мария?
– Она самая. И вот пока этот её молодой муж-идиот спал крепким-крепким сном любого молодого идиота, она взяла ребёнка, вышла из дому потихоньку, рванула на вокзал, села в первую электричку и вышла где-то в лесу. Там трое суток и лазила по кустам и валежникам вместе с грудным ребёнком. И если бы отец того мужа-идиота не был майором угрозыска…
– Подожди, твой покойный отец вроде генералом был…
– Нет, это ты теперь подожди. Дай рассказать до конца, не перебивай… Нашли. Счастливую. Босую. Танцующую над голым тельцем. Она его развернула да на сыру землю уложила, чтобы он «подпитался» там чем бог послал. Ну, он и «подпитался». Не знаю как, но живой ещё был. Дети – они живучие, тебе ли, акушеру-гинекологу, не знать. Пневмонию, правда, тяжкую перенёс, и всю последующую жизнь чуть что – бронхит. Ну да дело не в этом. Ребёнка отобрали, в детскую больницу увезли. Её – в психушку. Да-да, как раз по месту работы молодого мужа-кретина. Она, что характерно, счастливая такая. Говорливая. Не затыкается практически. Всем рассказывает, что родила Христа для Второго Пришествия. Через сутки вообще перестала ориентироваться в пространстве и времени. Ходила по отделению плавающим шагом и неожиданно прыгала на соседок по палате. Путём наводящих вопросов удалось выяснить, что она себя видит в космосе, в безвоздушном пространстве. А на других нападает, потому что они без скафандров и могут задохнуться. И она всего лишь хочет их спасти. На следующий день больная впала в кататонию и была недвижима ровно десять дней. После чего симптомы стали развиваться в обратном направлении. Через три недели была выписана в удовлетворительном состоянии и передана мужу. Ещё через месяц к ребёнку допустили. О перенесённом психозе практически ничего не помнит. В общем, второго ребёнка я не захотел, как понимаешь. У меня, конечно, всё куда спокойнее завершилось, но я тебе эту историю рассказал, чтобы ты не мучился. Я, психиатр, тоже не заметил. Бабы – материя тонкая.
– Психиатр и не должен замечать. Наша это епархия – акушеров. Наша. Редкость это – послеродовый психоз.
– Конечно, Вася, конечно. Всё уже позади, – начмед положил свою лапищу поверх остермановской. – Всё, Вася, конечно. И это уже закончилось. Позади всё. Позади.
– Да, мужики. Всё, конечно. И это прошло. Позади. А вам за помощь спасибо. Вы меня тогда все очень выручили. И никакими совестями и сослагательными наклонениями я не мучаюсь. Вот она – жизнь. В ней и так бывает. Делаем выводы. Будем внимательнее к пациенткам. И, конечно же, к близким. Но вот я во всей этой истории чего понять не могу… Васька – он всего лишь кот. Даже не собака. Кот. Оставим версию со вселившимся ангелом. Как? Почему? Год удивляюсь, понять не могу…
– Кто их, котов, знает. Не зря же их египтяне почитали священными животными и выносили из огня при пожаре чуть не раньше детей.
– Люсю жалко. Добрая была, хоть и глупая. Ну да ладно. Прах к праху. Я, друг мой, больше никогда не женюсь.
– Вот это правильно! – улыбнулся светило психиатрии. – Стар ты уже, Вася, жениться.
И Вася Остерман больше никогда не женился.
Нашёл себе ровесницу, красивую, стильную и ухоженную, как дочь Шаляпина. Влюбился. Натурально влюбился. Сам от себя не ожидал. Когда не ожидаешь – оно вернее. Рассказал ей всё, как есть: и о раках матки, и о юной жене с послеродовым психозом, и о своей судимости с оправдательным приговором, и о некоторых обстоятельствах, этому сопутствовавших. А она только рассмеялась. Потому что уже трижды замужем была, и от каждого мужа – по ребёнку. Старший сын в Америке, средний – в Австралии, а младшая дочь – в Голландии живёт. Внуков у Васиной избранницы уже не то восемь, не то девять. Так что рожать она не собирается, а даже если бы собралась – то уже не сможет, потому что климакс давным-давно наступил. Так что послеродовый психоз ей уже не грозит. Что же касается онкологии, несчастных случаев, стихийных бедствий и прочих божественных или дьявольских форс-мажоров – так никто не застрахован. И она лично не собирается жить вечно. Зато всегда жила, живёт и впредь собирается жить весело и предпочитает смотреть вперёд с оптимизмом. Как, впрочем, и назад. А также направо и налево. Замуж под семидесятник выходить официально – это уже вообще курам на смех. Хотя Желябужская-Остерман – это было бы забавно.
Конечно, Желябужская была, мягко сказать, немолода. Но что-то в ней было такое… Она была безалаберна, как дитя. И при этом – владела художественной галереей.
Вася Остерман после того, как врачебную ошибку допустил – нижнюю полую вену перевязал, – на пенсию вышел. Да, пусть там топография и нарушена была, и на релапоротомию успели, но всё равно – не дело это, нижние полые вены перевязывать. Надо уходить, пока баланс спасённых и загубленных жизней ещё такой, как надо. Особняк в деревеньке продал, взял свою Желябужскую, своего кота Ваську и свою малолетнюю дочь – и в Италию уехал. Виллу там купил. Небольшую, но с бассейном. И ещё на жизнь осталось.