Аквариум
Шрифт:
Персонал на станции – всего-то десять человек – никогда не бывает в сборе. Они лишь тени былых людей. Их голоса Зик давно не слышал вживую, только через динамики и только о смене дежурства. Сутки постепенно потеряли чёткое определение – в них не двадцать четыре часа, а куда больше. Связью с поверхностью для личных нужд никто не пользовался несколько месяцев. Он и сам про неё предпочитает забыть, говорит себе, что цифровая информация извращает фразу «живое общение» и поэтому не хочет пользоваться ей. Скорее, не может заставить себя.
Однажды, случайно проснувшись от слишком громкого скрежета под каютой,
Белла умолкает – ей, возможно, тоже всё это надоело. Она задумчиво поглядывает в иллюминатор, и Зик туда же. Последнее время он часами может смотреть на тварей, обвивших фонари, и вечную тьму позади них. Это успокаивает, расслабляет, занимает свободное время, которого на станции чрезмерно много. Как наблюдение за рыбками в банке, только наоборот – он видит всё через стекло своей стеклянной камеры.
– Пошли. – Белла переводит взгляд на него. – Поплаваем?
– Куда?
– Туда. – Указывает пальцем во тьму.
Она будто бы витает в облаках, или, может быть, её сознание уже потонуло в тех чёрных водах, которые манят за собой тело.
– Нет. Ни за что. И тебе не советую туда лезть без надобности.
Внезапно она смеётся по-настоящему звонко, а потом умолкает так же резко, как и начала.
– А если… мне надо?
Зик больше не отвечает, а Белла встаёт из-за стола и идёт к выходу. Обернувшись, она улыбается и легко говорит:
– Мы все так редко видимся. Может, увидимся завтра? В то же время?
Но завтра она не приходит. И послезавтра. Зик тоже не приходит. Его каюта рядом с кухней. Он слушает, что происходит там в шесть часов каждый день, и – тишина. И даже не удивляется – он не хочет видеть Беллу ни за что на свете. Внутреннее отвращение к ней и её словами и желанию невозможно пересилить. Каждый раз, глядя в иллюминатор, он пугается тьмы и того, чего просит её душа.
***
Станция воет сотней сирен: они трубят, разносят её голос во все уголки. Свет мерцает, призывая всех очнуться ей на помощь.
Непредвиденные проблемы случаются крайне редко: станция работает чётко, как механизм, но и в нём бывают сбои из-за вмешательства со стороны. Зика бросает в ужас: какая-то неосторожная рыба застряла между антенн, что дало перебой в связи с поверхностью, и нужно выйти в открытые воды, чтобы устранить проблему.
Он моргает, надеется, что ему приснилось, но экраны безостановочно сигналят красным. Ему кажется, что если погрузиться в воду, он растворится во тьме, и сознание распадётся под давлением океана на мельчайшие частицы. Дикий страх накрывает с головой, и он теряется, с испугом смотрит в иллюминатор, где плещется тьма, гостеприимно приглашая в свои объятья.
Бад связывается по открытой линии и без лишних объяснений говорит:
– Я сделаю всё сам. – Через динамик голос шипит, искажаясь помехами, но звучит твёрдо. Он не спрашивает – сообщает.
Хочется сказать нет, не надо, не делай этого!, но Зик не находит оправдания для таких слов. Он кажется себе чёртовым параноиком, который совсем потерял крышу на почве стресса.
Его нет час – и Зик не находит себе места. Холодный пот скатывается по лицу, а пальцы неконтролируемо дёргаются. Ещё час – ни один радар не показывает его, а на линии связи тишина. Третий – появляется связь, а шлюз в помещение для погружений открывается. Он не знает, зачем он пришёл к шлюзу. Может быть, это страх за человека, что смог выйти во владения океана, а может, восхищением перед тем, кто смог оттуда вернуться. Если, конечно, он действительно вернулся тем, кем был до погружения.
Задраив люк, Бад спускает воду, выходит и молча переодевается в обычную одежду, кажется, смотря на костюм с сожалением. Запах соли и ила распространяется в воздухе. Зик мнётся рядом и не находит нужных вопросов и слов. Его не было три часа. Три часа! Зик мысленно кричит ему – что ты делал там три часа? Тот разворачивается к нему и открыто усмехается.
– Я – живой. Даже живее всех живых, – говорит, – а ты?
Бад смотрит ему в глаза ещё несколько секунд – и там ни намёка на шутку. Даже не смеётся. Только на прощание лишь улыбается, мимолётно дотронувшись до плеча холодной, влажной от – частицы океана! – воды, и выходит из комнаты.
Костюм свисает с вешалки, как только что сброшенная змеёй кожа. Поморщившись от сравнения, Зик отворачивается и смотрит в иллюминатор на шлюзе. Океан неистово манит всех. И не его одного – теперь уверен в этом. Больше-меньше, сильнее и слабее, но тянет к себе, в себя.
В его просторе можно увидеть и ощутить всё, что пожелаешь – у тьмы нет резких граней и чёткой формы. У неё есть необъятный простор для фантазии, где каждый может найти себе (я) всё, что хочет. Она мало-помалу пробирается внутрь каждого члена экипажа каждый раз, когда те смотрят во мрак, что царит по ту сторону. Её незыблемый покой вызывает желание раствориться в ней, распасться на части и получить долю того умиротворения, в котором она пребывает вечно. Возможно, она оседает в душе частицами себя, по крупицам сеет там тысячелетнее спокойствие, чтобы в один день превратить всех их в свою часть и забрать в царство – глубоководную утопию под покровом океана.
***
Океан смотрит за людьми своими тёмными бездонными глазами; наблюдает за ними сквозь стёкла иллюминатора, как человек заглядывает в наполненный воздухом аквариум.
Зик чувствует его взгляд, ощущает себя распятым на открытой ладони перед его непоколебимым лицом. Спит урывками, по пять часов или меньше: тело постоянно находится в нервном возбуждении, мысли быстрые, мельтешат в голове, не давая себя поймать.
Вытащить из памяти образы поверхности удаётся всё тяжелее и тяжелее. Воспоминания, как потёртая годами фотография, теряют краски и расплываются. Он почти не помнит красоты Земли и не может вспомнить ни запахов, ни оттенков, ни звуков, словно всё это было давно, очень давно, в глубоком детстве. Каждый день теряется всё больше образов, они растворяются в памяти навсегда.