Алая нить
Шрифт:
– Да нет. Ты не поняла. Я по-прежнему буду пополнять его. Конечно, такую сумму, как раньше, я класть не смогу. Но я думал, тысячи две – две с половиной вам хватит? Да, и кредит за дом я буду продолжать выплачивать, не волнуйся.
– Я не волнуюсь.
«Он собирается содержать нас. Как благородно. Хотя почему, собственно, благородно? Нормально. Он же взял на себя эти обязательства. Все правильно. Взялся за гуж…»
– Так что? Идет?
Катарина собирается с духом:
– Нет, не идет.
– Почему, Ка… Почему?
«Надо же! Ему тоже сложно произносить мое имя».
– Спасибо, конечно. Но мне ничего не надо.
– Не тебе. Детям.
– Детям хватит и меньшей суммы.
– Да? И на что же ты собираешься их кормить?
«О! Вот это да! И какое требовательное «Катарина». Минутку, мистер судья, уже иду».
– Пойду работать.
– Куда? Так куда же? – немного насмешливо.
– Пока не знаю, – нехотя и вяло.
– Не знаешь! – торжествующе.
«Наверняка он хотел сказать «вот видишь», просто сдержался».
– Куда-нибудь пойду. – Она не может скрыть раздражения.
– Может, вернешься в больницу? – Весь сарказм, на какой способен Антонио, – в одном предложении.
Катарина взрывается. Швыряет трубку и громко, отчаянно плачет.
6
Смеется Соня редко, но туристы, недоверчиво разглядывающие фуникулер, всегда вызывают у нее улыбку.
– Рабы своего страха могут прогуляться самостоятельно. Подъем займет у вас минут тридцать, и к началу экскурсии вы не успеете. Конечно, можно и вовсе не ходить в крепость, полюбоваться луговым пассажем, в то время как остальные будут глазеть на камеру пыток и спускаться в подземелье.
Это фраза действует безошибочно. Кто-то нервно хихикает, кто-то крестится, но в кабину загружаются все, и электромотор, бесперебойно работающий с шестидесятых годов прошлого века, доставляет их к воротам Хоэнзальцбурга.
Соня кривит душой, когда жалуется администратору, что ей надоели экскурсии. У нее просто нет времени. У нее другая задача. Ей надо простаивать часы в музее и запоминать, запоминать, запоминать. Если бы не это, она бы никогда не ушла из бюро. Ей нравится работа гида. Попроси она при увольнении больше ее не беспокоить, никто и не стал бы звонить. Но Соня сказала: «Когда понадобится, обращайтесь». Говорила, будто делала одолжение, а сама потом ждала, когда же понадобится, и нервничала, почему же еще не понадобилась, и переживала, а вдруг не понадобится никогда. Понадобилась. Конечно, понадобилась. Разве можно найти в Зальцбурге еще одного такого же русскоязычного экскурсовода? Соня рассказывает, как поет. И захочешь, не забудешь то, что тебе наговорила эта чернобровая девушка. Все так складно, все по полочкам: и даты назовет, и про архитектурные шедевры расскажет, да все с затейливыми историями, с легендами, где правду от вымысла не отличишь. Информация обрушивается на любопытных туристов, а жадная до фактов публика и рада. Пережевывает жизни кайзеров, аж за ушами трещит. Если бы существовал глянцевый журнал о жизни средневековой знати, Соня была бы ведущим корреспондентом, которого приглашали бы на все без исключения балы и званые трапезы. Да нет! Что там корреспондентом! Она была бы главным редактором и решала бы, кого поместить на первую полосу, кого удостоить несколькими предложениями, а кого и вовсе не стоит упоминать.
– Давайте не будем терять времени, – решительно предлагает Соня туристам, как делала уже десятки раз. – У вас будет несколько минут после экскурсии, чтобы полюбоваться видами и запечатлеть себя на фоне гор или города. Предлагаю сразу же взять штурмом Хоэр Шток и оправдать цель посещения – подняться в княжеские покои.
Безостановочно крутя головами, туристы стараются поспеть за экскурсоводом.
– Итак, мы в «Золотой комнате». Ради чего вы так спешили сюда? Может, из-за позолоченной деревянной резьбы? Почему бы и нет? Ведь это поздняя готика. Или вам снилась эта замечательная кафельная печь? Не каждый день можно увидеть такую красочную великолепно сохранившуюся майолику.
Соня не сводит с туристов хитрых глаз. Кто-то хихикает, кто-то непонимающе пожимает плечами, кто-то неодобрительно смотрит на гида. Что она несет? Зачем еще приходят смотреть на древности?
– А! Я, кажется, догадалась, – снисходительно улыбается экскурсовод. – Вся эта суета и нетерпение – из-за колонн. Как я раньше не подумала: разве можно устоять перед этой мощью аднетского мрамора, поддерживающей свод? Нет? Я не права? Опять попала впросак.
Соня старательно морщит лоб, потом хлопает себя по нему ладошкой:
– Так мы зря здесь остановились! Надо бежать дальше к Зальцбургскому быку [19] . Не дай бог, вы пропустите инструмент, для которого писал сам Леопольд Моцарт [20] .
Туристы в замешательстве разворачиваются и, возмущенно шушукаясь, направляются к выходу.
– Стойте! Куда же вы? Вам так не терпится увидеть орган? Да он висит там уже пять веков. Так что и через десять минут будет на прежнем месте, не волнуйтесь!
Соня видит, что некоторые экскурсанты уже готовы вскипеть, и решает положить конец издевательствам. Она понижает голос и заговорщицки предлагает:
19
Один из немногих органов под открытым небом, дошедших до наших дней. Получил свое название из-за громких начальных и завершающих аккордов исполняемых на нем хоралов.
20
Композитор (1719–1787), отец Вольфганга Амадея Моцарта.
– Оглянитесь вокруг. Что вы видите? Неужели только пустые комнаты в роскошном старинном убранстве? Разве не доносятся до вас шорохи, звуки, летящие сквозь столетия? Неужто не будоражат запахи прошлой жизни?
Группа замолкает, настороженно прислушивается. Некоторые, особо впечатлительные, старательно втягивают носом воздух.
– Вы чувствуете? Этакая таинственная смесь заплесневелых тайн и подернутых мраком чужих секретов. Этим ароматом пропитана здесь каждая щель. Через малюсенькие невидимые отверстия он просочился наружу. Даже толстые стены крепости не смогли уберечь от чужого любопытства того, что творилось внутри.
Теперь уже ни один человек не отрывает взгляда от Сони. Наживка заглочена. Все ждут увлекательного продолжения, которое не заставляет себя ждать.
– Но знаете ли вы, какой запах здесь сильнее всех остальных? Чем так дорожили обитатели этого замка, что отчаянно боялись потерять? Чем пахнет каждый, даже самый малюсенький камушек этой громады? Властью. Вонь власти сочится из всех углов, власть смердит, отталкивает своей беспринципностью и притягивает, как магнитом.
Чего только не придумывали в этих покоях австрийские кайзеры! Знаете, какая потеха пришла в голову самому могущественному из них, Леонхарду фон Койчаху – «строителю» этих покоев? Он не страдал от комплексов, не приказывал казнить каждого, кто кинул в него репкой. Да-да, вы не ослышались. Недовольные горожане закидывали своего правителя этим овощем, когда он гулял по городу. И что же надумал кайзер, лежа в опочивальне? Фон Койчах лишь приказал поместить изображение репы на гербе города. Не насмешка ли это над подданными, не плевок ли? Не высшая ли это вседозволенность?
– Вы так не любите власть имущих? – Молоденькая девица в спортивной вязаной шапочке и куцых джинсах смотрит на Соню с детской непосредственностью.
Гид осекается и прищуривается, усмехается:
– Это не так.
Конечно, не так! Что за чушь! Она не любит власть имущих. С чего бы ей их не любить? Не с чего. Она их ненавидит. Что верно, то верно.
– Пиши, Зырянская, не отвлекайся! – Начальник колонии недовольно прикрикивает на Соню. – Еще пятнадцать открыток, и свободна. Отправишься на свои нары. Надо ведь использовать твой талант, как думаешь? Да не хмурься. Сама подумай. В твоем деле тренировка нужна. Забудешь чистописание, что на свободе делать станешь?