Алая нить

В костеле было темно и прохладно. Пахло ладаном и воском; кругом стояли статуи: Дева Мария с младенцем Христом на руках, святые в экстазе. Изображения были раскрашены и позолочены, стекляшки, имитирующие драгоценные украшения, поблескивали в тусклом свете. Рисуя в воображении день свадьбы, Анжела и представить себе не могла, что она произойдет в таком месте.

Они прошли мимо алтаря, держась за руки, почтительно замедлив шаги возле фигуры Спасителя, поникшего на кресте.

– Подожди здесь, дорогая, – сказал он. – Пойду поищу священника.

Она уселась на шаткий стул. Скамей в

Какая-то женщина, ползая на коленях, натирала пол.

Они съехали на автомобиле с крутого холма по узкой, изъезженной грунтовой дорожке. Деревня лепилась к склону, будто выросла прямо из скалы. Они оставили джип на крошечной площади, потом он взял ее за руку и повел по вымощенным булыжником улочкам, чтобы показать, где родился его дед. Домишко бедный и убогий, с крошечными окошками и такой низкой дверью, что человек нормального роста не мог войти в нее не пригибаясь. В маленьких горшочках и в трещинах стен Цвели кроваво-красные герани. В верхнем окне вяло шевелилось мокрое белье.

Жара застилала глаза, воздух, который они вдыхали, был насыщен красной сицилийской пылью.

– Его тоже звали Стефано, – сказал он ей. – Так мы назовем нашего сына. Пойдем в костел.

Женщина кончила натирать пол. Она выпрямилась, потирая спину, чтобы облегчить застарелую боль, обернулась и какой-то миг смотрела прямо на Анжелу. Ее лицо было морщинистым и блеклым, как старая географическая карта. И без всякого выражения. Она подхватила ведро с мастикой, запихнула туда тряпки, потом с трудом опустилась перед алтарем на одно колено и перекрестилась свободной рукой. Интересно, подумала Анжела нашел ли Стивен священника. Старуха вышла, и Анжела услышала, как закрылась дверь. Надо помолиться, подумала вдруг девушка. Даже в этом чужом месте с его приторно-тяжелыми запахами и гаснущими свечами она должна вспомнить, чему ее когда-то учили, и помолиться о Божьем благословении в день свадьбы.

Как это не похоже на то, что она рисовала в своем воображении! Церковь дома, в Суссексе, где мать постоянно помогала расставлять цветы, а отец раз в месяц прилежно читал главу из Библии. Викарий, который крестил ее, венчал бы ее с каким-нибудь безликим юнцом, позади них лентой вились бы подружки, а скамьи были бы заполнены друзьями и родственниками в аккуратных костюмах и в шляпках с цветами. Военных среди них не было, потому что все это рисовалось ей до того, как началась война и их жизнь так изменилась. Теперь ее брат не может быть шафером, его нет в живых, он погиб во время воздушного налета на Германию в 1942 году. А она выучилась на медсестру и уехала в дальние края, а многие молодые люди погибли. Она не встала на колени; закрыв глаза, она попыталась мысленно произнести какую-нибудь молитву. Это оказалось нелегко. Все нужные слова вылетели из головы. Я люблю его, пожалуйста, Боже, пусть мы будем счастливы.

Священник – с широкой лысиной на макушке, в пыльной и грязной сутане – поднял глаза на капитана американской армии и медленно спросил:

– Зачем вы явились? У нас теперь спокойно. Вы нам не нужны.

– Я приехал не за этим, – был ответ. – Я по личному делу, падре.

– Вы приехали, чтобы привести за собой людей, проливающих кровь, – сказал священник. Он был в очках; теперь он снял их и протирал рукавом. – Для Фалькони здесь ничего нет, – сказал он. – Ничего.

– Вы не поняли. Вы меня не слушаете. Послушайте меня, падре.

– Слухи доходят даже до Альтофонте, – ответил священник. – Американцы привозят вас назад, чтобы вы мучили нас. Пили нашу кровь, как все те годы до того, как мы вас прогнали. Альтофонте – бедное селение. С нас нечего взять. Из трупа не выжмешь ни капли крови. Так и скажите своим людям.

– Здесь родились мои деды, отец и мать, – тихо произнес Стивен Фалькони. – Я приехал сюда жениться. В этом вы мне не можете отказать. Больше мне от вас ничего не надо. Я привез невесту; она ждет в храме.

– Нет. – Священник поднялся, и шаткий стул облегченно скрипнул. – Я не обвенчаю вас. На ваших руках кровь.

– Она носит моего ребенка, – сказал Стивен Фалькони. – Во имя чести, я прошу обвенчать нас.

– Нет, – ответил священник и открыл дверь сакристии [1] , выходящую в церковь. Там в полутьме он увидел сидящую на стуле девушку в форме медсестры. – Я не отпускаю вам грех. Забирайте женщину и уходите.

Стивен Фалькони не двинулся с места.

– Падре, если вы обвенчаете нас, мы забудем, что на свете есть Альтофонте. Вас оставят в покое. Я обещаю, что никто вас не потревожит. Никогда. – Он подошел к двери и тихо закрыл ее. – Вы никогда не увидите и не услышите нас.

Это был верный и испытанный прием в переговорах. Окажите услугу – и получите услугу взамен. Откажете мне... Тогда выбора нет. Священник понял.

– Вы клянетесь?

– Честью моей семьи, – был ответ; оба знали, что эта клятва никогда не нарушалась. Как обет молчания.

Священник вздохнул.

– Бог простит вас. И меня.

– Я подожду вас снаружи, – сказал Стивен Фалькони. – Вы приняли мудрое решение. Вы об этом не пожалеете.

– Я помню вашего деда, – пробормотал священник, не глядя на него. – Я был еще мальчишкой, но я помню его. Он был убийцей.

– Я жду пять минут, падре, – сказал Стивен Фалькони. Он вышел из сакристии в церковь.

Анжеле Драммонд этот день не сулил ничего особенного. Просто день, такой же, как другие. Базовый госпиталь в Тремоли создали после того, как американцы захватили Палермо; Анжела приехала туда из Триполи. Еще поступали жертвы боев вокруг Мессины, где сражались англичане. Потери американцев были тяжелее. Молодой уроженец Штатов, за кем она ухаживала, потерял обе ноги, когда его танк подорвался на мине. Он был без сознания; Анжела из опыта знала, что он обречен. Он лежал бледный и неподвижный, как будто уже умер. Нагнувшись, чтобы пощупать исчезающий пульс, она услышала позади себя голос:

– Сестра, это... лейтенант Сципио?

Анжела выпрямилась.

– Да. Извините, сюда нельзя. Выйдите, пожалуйста. Посетитель был высокий, очень смуглый, с погонами пехотного капитана.

– Мы вместе выросли, – проговорил он. – Скажите, дела плохи?

– Очень плохи, – тихо ответила Анжела. – Он потерял обе ноги. Прошу вас, капитан, вам не следовало входить сюда.

– Я еще приду, – сказал он. Он стоял, не сводя глаз с умирающего. – Я приду завтра. Позаботьтесь о нем.

– Мы заботимся обо всех. Пожалуйста...