Алая вуаль
Шрифт:
– Отнюдь нет, – решительно возразила нянюшка. – Я поведаю вам то, что рассказывала мне матушка. В лунном свете Les Eternels бродят по городу, охотятся за слабыми духом и соблазняют порочных душой. И поэтому по ночам мы всегда спим дома, милые мои, и всегда молимся.
Опустилась тишина, даже ветер стих. Слышалось лишь постукивание вязальных спиц.
– Всегда серебряный крест на шею надевайте и парами ходите. – В ее голосе зазвучали знакомые мелодичные нотки. – Ступайте твердо по земле, святую воду при себе держите. А если вдруг сомнения одолели, вы спичку
Я села чуть ровнее. Руки у меня дрожали.
– Эванжелина, я всегда молюсь, но сегодня за ужином, когда Филиппа отвернулась, я выпила все ее молоко. Как думаешь, я теперь слаще ее? А вдруг меня захотят съесть злодеи?
– Какая глупость! – фыркнула Пиппа и принялась укладывать мне волосы. Она была явно раздражена, но ее прикосновения оставались нежными. Сестра подвязала мои угольно-черные пряди розовой лентой, сделала красивый бант и перекинула волосы мне за плечо. – Я буду защищать тебя от любого зла, Селия.
В груди у меня разлилось тепло, и сердце наполнилось уверенностью. Филиппа никогда не лгала. Никогда тайком не ела сладости, не обманывала и не давала пустых обещаний. Никогда она и не пила мое молоко.
Филиппа ни за что не позволит, чтоб со мной приключилась беда.
Ветер на мгновение улегся – вновь застучал по окнам, нетерпеливо ожидая продолжения, – а затем недовольно стих. Солнце скрылось за горизонтом, и на небо выплыла осенняя луна. Нежный серебристый свет залил комнату. Оплыв, свечи погасли, тени удлинились, и в комнате внезапно потемнело. Я сжала руку сестры.
– Прости, что выпила твое молоко, – прошептала я.
Пиппа сжала мои пальцы в ответ:
– Я все равно не люблю его.
Несколько минут Эванжелина внимательно на нас смотрела, и ее лицо оставалось невозмутимым. Наконец она встала и положила спицы с пряжей обратно в корзину. Она погладила Пташку по голове и задула свечи на каминной полке.
– Вы хорошие девочки. Добрые и любящие сестры.
Она поцеловала нас в лоб, уложила в постель и поднесла последнюю зажженную свечу поближе. Ее глаза сияли, но я не могла понять, о чем она думала.
– Обещайте, что будете держаться друг за друга.
Мы кивнули, и Эванжелина, задув свечу, подошла к двери.
Сестра обняла меня за плечи и притянула к себе. Я уткнулась в ее подушку, от которой приятно пахло Пиппой – медом из летних цветов. Пахло сестринскими наставлениями, нежными прикосновениями, хмурыми взглядами и белоснежными шарфами.
– Я ни за что не отдам тебя ведьмам, – заверила меня Пиппа. – Никогда.
– А я не отдам им тебя.
Эванжелина замерла у двери и обернулась с хмурым видом. Она задумчиво склонила голову. В это мгновение луна скрылась за облаками, и комната погрузилась во мрак. Ветки деревьев застучали по окну, и я съежилась, но Филиппа тут же крепко обняла меня.
Тогда она ничего не знала.
Как и я.
– Глупышки, – прошептала Эванжелина. – А кто говорит о ведьмах?
И она ушла.
Глава 1. Пустые клетки
Я
Смахнув со лба выбившуюся прядь волос, я снова села на корточки и проверила механизм ловушки. Вчера я потратила уйму времени, чтобы срубить дерево, обломать ветки, покрасить древесину и соорудить клетки. Принести вино. Еще больше времени ушло на то, чтобы прочитать все книги о лютенах, которые я нашла в Башне шассеров. Эти маленькие гоблины больше всего любят ивовый сок – его сладкий аромат отчего-то привлекает их, – и, несмотря на свой неказистый вид, лютены ценят красоту.
Вот зачем нужны разукрашенные клетки и бутылки с вином.
Когда этим утром я запрягала телегу, доверху груженную клетками и бутылками с вином, Жан-Люк смотрел на меня так, словно я сошла с ума.
Возможно, так и было.
Я определенно представляла себе жизнь охотника, а вернее охотницы, куда интереснее и значимее. Уж точно я не думала, что мне придется, скрючившись, сидеть в грязной канаве, обливаясь потом в плохо подогнанной форме, и выманивать в поле проказливого гоблина.
К несчастью, я неверно рассчитала размеры клеток, и бутылки с вином просто не влезли в них. Уже на ферме мне пришлось все их разобрать. Смех шассеров до сих пор звучал у меня в ушах. Их не волновало, что ради этого поручения я научилась забивать молотком гвозди, что в процессе повредила палец. Не волновало их и то, что я купила золотую краску на свои собственные деньги. Нет. Они заметили лишь мою ошибку, и теперь моя кропотливая работа щепками валялась на земле. Жан-Люк поспешил помочь мне собрать клетки – ворча на наших собратьев-шассеров, сыпяших остротами, – но внезапно к нам подбежал разгневанный фермер Марк. Как капитан охотников Жан должен был успокоить его.
Пришлось мне одной выслушивать насмешки шассеров.
– Какая трагедия, – усмехнулся Фредерик, нависнув надо мной. Лучи солнца золотили его каштановые волосы. – Но вышло очень красиво, мадемуазель Трамбле. Они похожи на кукольные домики.
– Прошу тебя, Фредерик, – процедила я сквозь стиснутые зубы, собирая клетку. – Сколько раз мне еще просить тебя называть меня просто по имени? Мы же все равны.
– Боюсь, что еще один раз точно. – Его улыбка стала похожей на оскал. – Вы все-таки леди.
Не говоря ни слова, я просто встала и пошла прочь. Я спустилась с холма, подальше от него и других. Я знала, что спорить с типами вроде Фредерика бессмысленно.
«Вы все-таки леди», – сказал Фредерик.
Я закрыла последнюю клетку и поднялась, чтобы полюбоваться проделанной работой. Сапоги и подол были испачканы в грязи, но меня переполняла гордость. Осталось дело за малым. Лютены, облюбовавшие ячменное поле фермера Марка, скоро почувствуют запах ивового сока и придут на него. Заметив вино, они тут же кинутся к нему – в книгах говорится, что лютены действуют в порыве чувств, – и запрыгнут в клетки. Ловушки захлопнутся, и мы отвезем этих мелких паразитов обратно в Ля-Форе-де-Ю, где им самое место.