Алайцы на Айгоне
Шрифт:
Родители у Генриха были кондитерами. Не модными художниками вкусовых пупырышков, но и не простыми операторами субмолекулярных кухонь, а теми, кого уважительно называли серьезные хлебопеки. Гастрономия тогда переживала невиданный расцвет, даже в Мировом Совете кулинары серьезно потеснили медиков и учителей. Будущее Генриха можно было считать вполне определенным, но из родного «Пряничного домика», пропахшего корицей и мускатом, его манила вдаль романтика чужих миров.
Конечно, казалось безумием жертвовать блестящей карьерой ради сомнительного удовольствия работать в Дальнем Космосе. Нормальным людям давно уже было ясно, что всё сколько-нибудь ценное в этом мире находится на Земле. Были, правда, свои исключения. Так дикая планета Пандора внезапно приобрела всеобщую известность благодаря устройству там знаменитых плантаций закваски Пашковского – сырья для производства прославленных деликатесных алапайчиков.
Родители, впрочем, спокойно приняли выбор сына, тем более что он не записался, как какой-нибудь шалопай, в Группу свободного поиска, а получил место лаборанта в Институте исследований космической истории. Не бог весть что, но всё же – индекс социальной значимости ноль-один и ставка в серьезном учреждении. Каждый день Генрих отправлялся в Музей открытий в Любеке, где хранились самые первые космические аппараты. Главным экспонатом, конечно, был подлинный фотонный планетолет «Таймыр» начала 21-го века. На таких вот «черепахах» совершались и первые звездные экспедиции.
Конечно, те полеты были даже не историей, а предысторией космической эры, по настоящему начавшейся только с открытием деритринитации, способа мгновенно прыгнуть через подпространство на десятки световых лет. Сейчас, понятно, и первые Д-космолеты кажутся смешными и нелепыми. Но именно эти многокилометровые громадины, месяцами добиравшиеся до стартовых точек, подарили людям Вселенную, открыли звездную эпоху. Люди 22-го века рванулись в ставший вдруг близким Дальний Космос, чтобы весело и трудно тратить там свою неуемную энергию. «Межзвездная экспансия Человечества – разрядка великих аккумуляторов!» – модно было говорить тогда. Кто мог подумать, что через сто лет эти аккумуляторы окажутся полностью опустошенными…
* * *
Главным открытием в Космосе стала, конечно, давно ожидавшаяся встреча с братьями по разуму. Трудно представить, чтобы бы стало с человечеством, окажись оно одиноким во Вселенной. Основатель практической ксенологии, знаменитый Геннадий Комов сформулировал постулат, что цивилизация, достигшая известного уровня развития, не может не стремиться к контакту с другим разумом. Изучение чужого интеллекта – является не только частью общего процесса изучения природы, но и необходимым условием самопознания человечеством самого себя.
Вначале, когда земляне имели дело только с артефактами исчезнувших цивилизаций, прежде всего – Странниками, ими занималась Комиссия по изучению следов деятельности иного разума в Космосе, более известная как Корпус следопытов. С открытием Комовым на Леониде первых «живых» инопланетян следопытов оттеснила на задний план Комиссия по Контакту (КОМКОН), ранее изучавшая в основном сравнительную психологию рыб и муравьев. Комконовцы даже отобрали у следопытов их знаменитую эмблему – семигранную гайку.
В ставшем доступном благодаря деритринитации изрядном объеме пространства обнаружились, по крайней мере, дюжина инопланетных цивилизаций, но только с немногими из них удалось наладить хоть какие-то отношения. Как правило, на контакт шли семи-гуманоиды, имевшие с землянами, при несомненных отличиях, очень много общего. Попытки же хотя бы воспринять совершенно чуждый человеческому негуманоидный разум обычно оказывались безуспешными.
В космосе были также встречены и гуманоиды, отличавшиеся от людей не многим более, чем отличаются между собой расовые типы самой Земли. Работа с гуманоидами имела, впрочем, свои трудности. Гуманоидные миры пребывали в давно исчезнувших на Земле общественных формациях – рабовладельческой, феодальной, капиталистической. Различие исторических эпох разделяло носителей разума сильнее внешнего сходства. Отсталые социумы не могли воспринять идей бесклассового общества. В свою очередь и для землян понять мировоззрение мира угнетателей и угнетенных оказалось не проще, чем психологию негуманоидных существ.
Тем не менее, изучение иных человечеств имело несомненный интерес для сравнительного анализа с прошлым Земли. Для работы с гуманоидами был образован Институт экспериментальной истории (ИЭИ). ИЭН не мог следовать принятой в КОМКОНе практике открытого диалога с инопланетянами. Необходимую информацию экспериментальные историки получали посредством скрытого наблюдения – дистанционными методами либо через исследователей, замаскированных под аборигенов. Пришлось создать некие подобия разведывательных служб, существовавших на Земле в докоммунистическую эпоху. Кадры для них готовились в зональных училищах Института экспериментальной истории. Впрочем, когда пресытившийся музейными экспозициями Генрих задумал заняться гуманоидами, училища ИЭИ называлось уже школами прогрессоров.
* * *
Первые экспериментальные историки были связаны принципами невмешательства – дескать, «нельзя лишать отсталые миры их истории». Однако уже тогда в КОМКОНе кипели споры о пассивном и активном взаимоотношении с инопланетянами. Стоит ли ограничиваться обменом информации или допустимо воздействие с целью внесения положительной динамики в развитие другой стороны? Впервые нечто подобное пытались осуществить на семи-гуманоидной Леониде, однако, хотя комконовцы наглядно демонстрировали там преимущества земных механизмов над местными прирученными животными, леонидяне вежливо, но решительно отвергли план переустройства своей буколистической цивилизации на базе современных технологий.
С гуманоидными мирами дело казалось проще. В отличие от семи-гуманоидов (не говоря уже о непознаваемых негуманоидах) направление эволюции инопланетных человечеств было очевидным – подобно Земле они должны были прийти к бесклассовому обществу, альтернативой чему могла быть только гибель цивилизации. Разумеется, следовало помочь младшим братьям по разуму избежать возможных опасностей и спрямить их исторический путь развития. К тому же вынужденное бездействие приводило к психическим срывам среди историков – наблюдатели просто не могли смириться с пассивностью собственной роли при растущей сопричастности с жизнью изучаемых изнутри социумов.
О тех временах в прогрессорской школе предпочитали не распространяться. Курсантам трудно было поставить себя в положение человека, ни при каких обстоятельствах не имеющего права использовать оружие. Образцом для подражания был не Антон-Румата, стирающий в санатории невидимую кровь с пальцев, а Мак-Сим, который голыми руками перебил на Саракше банду уголовников. Когда отставные историки, случалось, забредали по привычке в свою бывшую школу, на них смотрели как на музейные экспонаты. А они, всеми давно забытые, приносили цветы к вмурованным в стену портретам Стефана Орловского и Карла Розенблюма, наверное, завидуя их посмертной славе.