Альбом для марок
Шрифт:
На кухне – из любви к искусству – разыгрывались драмы типа занятие чужой конфорки или незапись газа в тетрадь.
У кухни были свои словечки (старпер, пердикуку, шедеврально), свои клише (выплывают расписные – всегда про Бернариху – и из советских песен: догадайся, мол, сама; согласна на медаль), стишки:
басня Михалкова Лиса и Бобер,
загадка про трамвай:
Один правит, Один лает,свои нестрашные анекдоты:
– Кавалер ухаживает: – Вы такая интересная, вы не полька? – Я не Полька, а Танька – Полька срать пошла.
– Генеральская жена хвастается новым роялем. Ей говорят, что у нее резонанса нет. – Ничего. Мой Ваня все купит. Он и резонанс купит.
– Идут две расфуфыренные. Про них говорят: – Крали! – а они: – Это не мы крали, это наши мужья крали.
– Вокруг газ, в середине гадина – что такое? Это моя жена в газовом платье (вариант неуклюжий: Это моя жена торгует газировкой).
– Меняю жену сорокалетнюю на двух двадцатилетних!
– Меняю жену на комнату!
– В военное время приходит иностранец в нашу баню. При входе ему дают кусочек мыла – знаете, какой дают? Он говорит: – Что это? – Ему говорят: – Это хорошее яичное мыло. – А он скромно так: – Да мне, знаете, всему надо мыться.
– Рузвельт с Черчиллем говорят: – Мы вам помогали, вы нам за это после войны Крым отдайте. – Сталин говорит: – Хорошо. Только угадайте, какой палец средний, – и показывает им большой, указательный и средний. Рузвельт думает: средний и есть средний. Черчилль думает: средний из этих трех – указательный. А Сталин сложил три пальца и показал фигу.
– Начерчилли планы и ждут рузвельтата, – по образцу революционного: – Крыленко встал на дыбенко и как заколлонтает!
Екатерина Дмитриевна рассказала мне, чтобы Клара Ивановна не услышала:
– После войны в Москве откроют новые театры. В театре имени Калинина будет идти Слуга двух господ, в театре имени Сталина – Не в свои сани не садись и в Народном театре – Без вины виноватые.
После постановления услужливое:
– Бетховен выпил Чайковского, съел Мясковского в Сметане, стало ему Хренников, ощутил он Пуччини, вышел во Дворжак, остановился у ящика с Мусоргским, присел на Глинку, сделал Бах, пошло Гуно, но не Могучая кучка, а Девятая симфония Шостаковича.
Не слышал ни одного анекдота от Клары Ивановны, даже нестрашного: она пересказывала фелетён из газеты.
У кухни было свое общественное мнение!
Она бесстрашно разочаровалась новым гимном: не как Боже, царя храни, а надоевшая песня: Партияа Ленина, партияа Сталина, мудрая партия большевиков. Интернационал хоть красивый был.
Кухня участвовала во всеобщей тяжбе Лемешев – Козловский. Предпочтения никому не отдавалось, пока Козловский сам не нанес себе смертельный удар: спел Юродивого. Кухня ахнула: – До чего дошел!
На операх прямо из Большого кухня тонкачествовала, злорадно ловя шепот суфлера.
Кухня вздрагивала каждый раз, когда радио произносило: Марина Козолупова, класс профессора Козолупова. Специально для кухни транслировалось культурное и понятное:
Ах, истомилась, устала я Сын мой милый, дорогой О дай мне забвенье, родная Я тот, кого никто не любит И, как бомба, разрывает Бродил я между скал Бедный конь в поле пал Я цыганский барон Любовный мой напиток Не дорог он ценой Расскажите вы ей Сто разных хитростей и непременно Скоро ты будешь, ангел мой Близок уж час торжества моего Что ж потом? что ж потом? что ж потом? Паду ли я, стрелой пронзенный Часы любви бегут В сиянье ночи лунной Украли мою копеетьку Не счесть алмазов каменных в пещерах Восток прекрасный сказочный край Сатин, муслин, кисея Каким вином нас угощали Я собой хорош Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный Хожу по дворам Фигаро здесь, Фигаро там Помнишь ли ты Мне все здесь на память приводит былое Красный фонарик при самом входе Привет тебе, приют невинный О мистер Браун, как рады мы вам Если ты хочешь знать, друг прелестный У любви, как у пташки, крылья Высота ль, высота поднебесная Любви все возрасты покорны А баронесса – низший сорт Рахиль, ты мне дана Кто может сравниться с Матильдой моей Силы потайные Представьте, это был Законный мой супруг Аршин Мал-Алан,и, чтобы не отставать от солнечной Грузии:
Кето и Коте.Прямой принудассортимент: Хренников, Будашкин, Гомоляка, Мейтус, Подковыров, Брусиловский, Ряузов, карело-финский композитор Пергамент, Сиркка Рикка, Ирма Яунзем, трио баянистов всесоюзного радиокомитета в составе Кузнецов, Попков и Данилов, квартет имени Комитаса, еще квартет: Жук, Вельтман, Гурвич и Гуравский, и все на скрипке, – тягомотина, жилы тянут.
После победных салютов – увертюра и концерт мастеров искусств:
Козловский,
Лемешев,
Михайлов,
Пирогов,
Рейзен,
Алексей Иванов,
Андрей Иванов,
Петров,
Нелепп,
Норцов,
Бурлак,
Максакова,
Преображенская,
Шпиллер,
Барсова,
Пантофель-Нечецкая,
Шумская,
Ирина Масленникова,
Леокадия Масленникова,
Хромченко,
Орфёнов,
Александрович,
Бунчиков,
Лебедева и Качалов.
Под праздники – эстрадные концерты – песни советских композиторов, конферанс. Под новый сорок четвертый или сорок пятый – с единственным повторением – передали – продерзостно – Артиллерийскую колыбельную:
С колыбельной песней на губах — Бах! От тебя я отгоняю страх — Трах! Положив под голову ладо-о-онь, Спи, не реагируй на огонь: – Огонь!Граф Борис Федорович Юркевич взял Клару Ивановну из заведения. В советской Москве он был бухгалтером простого домоуправления, в царской Варшаве – следователем по особо важным делам.
Кухня считала: по особо важным, значит… Клара Ивановна вставала на дыбы:
– Особо важные – ну, уголовные, если кого убили… Как можно – Борис Фэдорович!