Альбом для марок
Шрифт:
Современное развитие транспорта не спасало. Папа и бабушка ездили за пятьдесят-сто километров менять вещи, чаще всего на картошку. Примороженная, слащавая шла на оладьи; немороженая, почти не чищенная варилась или жарилась на воде.
В Талдоме баба наобещала папе, взяла отрез и смоталась. Папа не огорчился, он считал, что все равно доверять выгоднее. Мама позанудствовала:
– Ты всегда так…
Бабушка при обмене не верила никому, тем более что жулья развелось… Умела видеть, где в бутылке постное масло и где наполовину – внизу – моча.
Мы с мамой выбрались в город. Трамвай медленно ползет от Трубной к Петровским воротам. Вдруг у выхода, через стекло от водителя закричала женщина: ей влезли в сумочку, и она держала вора за руку. Давка была обычная, военная. Стоявшим рядом деваться было некуда, и они – мужчины и женщины – свели вора, молодого, дикого, на асфальт.
– Не выкручивайте! Больно! Я сам пойду! – кричал вор откуда-то взявшимся милиционерам. Пассажиры шли сзади толпой. Медленно их обогнул черный начальственный зис. Бросок – и вор уже висел на его задней решетке. Дальше как в замедленном кино: зис дергает, решетка медленно отгибается, и вор с размаху ударяется об асфальт и еще метров десять-двадцать едет на коленях, оставляя темные полосы.
Голод: в Сосенках собака понюхала только что произведенное собственное говно и принялась аккуратно есть.
К первой военной зиме никто не готовился. Ко второй бестолково готовились с ранней весны. По совету газет/радио срезали верхушки клубней, проращивали семена. Перекопали большую часть участка, пустили далеких знакомых: близких никогда не было.
Дядя Иван по ночам ходил с берданкой по своей половине участка.
Забылись мамины распри с Авдотьей, часто на даче оставался за сторожа я один. Авдотья, злыдня, мегера, живорычка, мамина притча во языцех давала мне почитать библиотечных Лескова, Тютчева, Станюковича, Александра Грина, Спутников Пушкина.
Мир с ней продолжался всю войну.
Всю войну и позже я вел дневник. Сделал блокнот из бланков:
МОСКОВСКИЙ Областной ДОМ АГРОНОМА
п/о Долгопрудная, Краснополянского р-на, Московск. обл.
“…”…………194… г.
9 июня 1944 г.
Живу на даче.
Сегодня мама привезла дневник, и я могу записывать, что произошло с 21 мая, когда мы приехали в Удельную. Огород у меня маленький – я посадил всего: картофель 9 шт., помидоры 10 шт., горох 25 шт., бобы 8 шт., кукуруза 15 шт., фасоль 3 шт. Все, кроме бобов, взошло…
19 июля 1945 г.
…Только я открыл дверь на террасу, как увидел, что человек 10 ребят обрываются по направлению к калитке из клубники. У калитки был сломан замок. Я конечно испугался.
Жутко, когда непонятные многие спины ускользают к калитке. Жутко одному в даче. Хорошо, что папа забил толстой фанерой стеклянные
Шурка Морозов – садолаз – меня не забывал, и не потому, что мог у нас есть все, что росло. Причина – марки, монеты, солдатики, игры.
Сидя на чердаке, мы сочиняли приказы, рисовали планы, придумывали ордена. Я вырезал их секатором из консервных банок и раскрашивал масляной краской.
В саду за столом играли в подкидного, в акульку, в три листика, чаще всего – искозлялись – вдвоем, со слепыми. Важное дело в козле – чья хвалёнка. Главная карта – шоха, шамайка. Валета склоняли вальтом, в именительном падеже – пант. Десятка в инфляцию стала тыщей.
Переговаривались на тайном языке школьно-подзаборного происхождения. Вместо: Я хочу курить:
– Я-хонци хо-хонци ку-хонци.
Курили зверский вишневый лист, солому, изредка – филичевый табак и лакшовые папиросы: Норд, Путину, Прибей. До войны я таскал у деда – на пробу – копеечную Ракету.
Шурка ослепительно матерился. В ответ на просьбу: – Оставь:
– Хуй тебе от дохлого татарина! – или:
– Хуй те в сумку, чтоб не терлись сухари! – или:
– Кури, скорее сдохнешь, мне наследство останется.
Вместо здравствуй: – Как делишки насчет задвижки? – или якобы для взрослых: – Как делишки насчет запора к калитке?
Покупка: – Махнемся?
– ?
– Я те хуй в рот, а ты мне язык в жопу!
Шурка спрыгивал от кондюков на полном ходу, набравшись электричечной цивилизации:
В стране далекой юга, Там, где не злится вьюга, Жил-был красавец, Джунгли испанец, Легкого был он веса… Васенька толкнул меня сначала, да-да, Так что меня сразу закачало, да-да, Я собрался что есть духу, Двинул Васеньке по уху, Так что бедный Вася полетел. Костя не стерпел такой обиды, Кровью налилось его лицо, Из кармана выхватил он финку – хлопцы — И всадил под пятое ребро. Сидели мы на крыше, А может быть, и выше, А может быть, на самой на трубе…Целое лето я валялся на крыше – дачников не было, верх не занят – и горланил песни и арии. По переулку проносились садолазы, вопили:
– Андрей, спой серенаду!
Я дожидался Шуркина условного тройного посвиста – боялся пойти к нему сам, неуютно выходить за забор, страшно, что покусает Шуркина Мухтарка – однажды кусала.
Являлся Шурка:
Хорошо в краю родном, Пахнет сеном и говном!Вдвоем не страшно – ходили купаться. Он ловко плавал, я еле держался на воде. Пузырь воздуха в больших мокрых черных сатиновых трусах поддерживает.