Алчность и слава Уолл-Стрит

Стюарт Джеймс

Предаваясь тягостным размышлениям о последнем и крупнейшем предательстве со стороны бывших друзей, Малхирн вновь погрузился в отчаяние. Сам он никогда никого не предавал. Его, в сущности, принуждали к тому, чтобы свидетельствовать против друзей и бывших коллег из Spear Leeds, равно как и против Белзбергов. Прежде он ничего такого не делал.

В понедельник, 15 февраля, Малхирн чувствовал себя настолько подавленно, что опять не появился на работе. Во вторник его эмоциональное состояние сменилось другой крайностью: он был возбужден и чрезмерно активен. Утром он посетил зубного врача и прибыл в офис, будучи преисполненным энтузиазма. Он сказал сослуживцам, что те хорошо поработали и заслужили передышку.

Малхирн заказал на следующий понедельник пять вертолетов и сообщил коллегам, что в этот день, после закрытия рынка, он отвезет их в Атлантик-Сити, где они будут играть в азартные игры и веселиться, пока не надоест. Наутро они прилетят обратно к открытию рынка. Все расходы Малхирн взял на себя. Это был необычайно широкий жест даже по меркам Малхирна.

В среду, 17 февраля, Малхирн снова впал в депрессию; он накричал на дантиста (у него опять разболелись зубы), и тот выписал ему рецепт на кодеин. Малхирн не знал, что главные неприятности в связи с правительственным расследованием у него еще впереди.

Вступив в должность после ухода Карберри, Бэрд поручил дело Малхирна Роберту Пейджу. Опытный сотрудник прокуратуры, Гейдж перешел в отдел мошенничеств в прошлом году в рамках кампании по усилению этого подразделения. В отличие от дела Фримена или Милкена дело Малхирна считалось одним из простейших дел, возбужденных в результате сделки с Боски, и сравнительно легким для рассмотрения в суде. Государственное обвинение располагало двумя важными сотрудничающими свидетелями – Боски и Давидоффом. В течение января Боски сообщал большому жюри о своих махинациях с Малхирном, включая парковки и многочисленные случаи манипуляции ценой акций и передачи сведений для инсайдерской торговли. Так, например, Боски показал, что он велел Малхирну «поднимать цену» акций Gulf+Western и что Малхирн ответил: «Я тебя понял».

Большая часть показаний Боски большому жюри касалась непосредственно элементов состава преступлений, в которых подозревался Малхирн; но 13 января Гейдж в какой-то момент захотел понять мотивы Боски и спросил его, почему он вообще занялся противозаконной деятельностью на пару с Малхирном. Ответ Боски стал наглядным отражением своеобразных движущих сил Уолл-стрит в середине восьмидесятых, когда преступная деятельность, очевидно, часто проистекала из общения между людьми на бытовом уровне, становясь при этом неотъемлемой частью их дальнейших взаимоотношений.

Боски, казалось, был слегка удивлен вопросом и отвечал медленнее, чем обычно. «Мы долгие, долгие годы дружили, – сказал он о себе и Малхирне. – Мы помогали друг другу, обогащали друг друга, если могли, спасали друг друга, если это было необходимо, и были заинтересованы во взаимной поддержке наших семей». Он на какое-то время задумался, после чего довольно незатейливо резюмировал: «Мы были друзьями». В мире Боски деньги и услуги – особенно обмен информацией – являлись мерилом дружбы. Подтверждением тому служили его отношения с Сигелом, Милкеном и, в наибольшей степени, с Малхирном.

В среду, 17 февраля, ближе к вечеру, когда Малхирн все еще мучился зубной болью, в его роскошный кабинет зашел Обермайер, нанятый им адвокат по уголовным делам. Ранее во второй половине дня Обермайеру позвонил Гейдж, сообщивший угрожающую новость. Последний был близок к тому, чтобы попросить большое жюри вынести вердикт о привлечении Малхирна к уголовной ответственности и передаче его дела в суд по обвинению в парковках и манипуляции ценами акций. У прокуратуры, сказал он, теперь достаточно улик для подтверждения пунктов обвинения. Кроме показаний Боски большому жюри, обвинители располагали подкрепляющими документами, включая дискредитирующие Малхирна счета-фактуры с завышенными ценами. Гейдж подчеркнул, что если Малхирн рассчитывает хоть на

какое то снисхождение со стороны прокуратуры, то самое время заявить о своей виновности до публичного предъявления обвинения. При этом он дал понять, что Малхирну придется сделать заявление о признании вины, по крайней мере, в одном преступлении с рассмотрением судом обстоятельств дела. Защита иммунитетом исключалась.

Обермайер, очевидно, пришел к выводу, что Малхирну, в его же интересах, нужно как следует обдумать возможность признания вины. Факты, на которых строилась версия государственного обвинения, всерьез оспаривать было невозможно: учетные записи подтверждали все операции с акциями. Малхирн мог изложить в суде собственную версию – он не думал, что, владея акциями, которые, по утверждению обвинения, «парковал» Боски, он рискует, и ничего не знал о заинтересованности Боски в повышении цены акций Gulf+Western, – но присяжные, если учесть убедительность основанной на косвенных доказательствах версии обвинения, вряд ли больше поверили бы Малхирну, чем Боски и Давидоффу.

Изложив содержание разговора с Гейджем и вкратце перечислив сильные и слабые стороны версии обвинения, Обермайер заговорил о возможном урегулировании, которое Малхирн до сих пор решительно отказывался принимать во внимание. «Почему бы не положить этому конец? – спросил Обермайер, стараясь выдержать абсолютно непринужденную интонацию, словно речь шла о сущем пустяке. – Заявите о своей виновности. Если вы этого не сделаете, они разрушат вашу жизнь». Во взгляде Малхирна сквозило недоверие.

«Я ничего не делал», – гневно выпалил Малхирн. Прежде он неизменно утверждал, что он всего лишь оказал Боски несколько услуг.

«Отложите ваши принципы до лучших времен», – посоветовал Обермайер, что окончательно вывело Малхирна из себя.

«Я не собираюсь признаваться! – едва не вопил Малхирн. – Мне плевать, что они со мной сделают». Сама мысль о том, чтобы уступить нажиму прокуратуры, дала выход глубоко укоренившемуся в Малхирне озлоблению против властей, чему в немалой степени способствовало состояние его психики на тот момент.

«В тюрьме не так уж плохо, – невозмутимо продолжал Обермайер, явно не учитывая, что Малхирн все больше разъяряется. – Там вы сможете отдохнуть от детей».

Это решило дело. Малхирн вскочил на ноги и разразился визгливой бранью. Он сообщил Обермайеру, что тот уволен и обругал его, бросив в заключение: «Зачем вы, сраные адвокаты, мне нужны?» Малхирн выбежал из кабинета.

Вскоре после ухода Обермайера взвинченный Малхирн позвонил Кену Биалкину – своему адвокату, который ранее посоветовал ему дополнительно пригласить эксперта по уголовному праву. Биалкин постарался его успокоить. Это еще больше разозлило Малхирна. «Все вы, гребаные адвокаты, одинаковы», – заорал Малхирн. Он сказал Биалкину, что тот тоже уволен, и швырнул трубку. Адвокаты Малхирна были настолько встревожены его поведением и настроением, что вечером позвонили его психиатру. Поговорить с ним им, однако, не удалось: он проводил отпуск на островах Карибского моря, и связаться с ним было невозможно.

В ту ночь Малхирн вообще не ложился спать и смотрел фильмы по телевизору. Он чувствовал, что переходит через какую-то невидимую грань; его жизнь рушилась. Он был жертвой.

На следующий день, 18 февраля, психическое состояние Малхирна продолжало ухудшаться. Он становился все более беспокойным и агрессивным, беснуясь из-за предательства со стороны Боски и Давидоффа. Он сказал, что хочет их убить. Наконец его жена Нэнси позвонила в местную полицию и сказала, что ее тревожит эмоциональное состояние мужа и наличие у него огнестрельного оружия и что он, видимо, очень зол на Боски. Полиция выслала патрульную машину, которая припарковалась у въезда на огороженную территорию Малхирна на Нортуорд-авеню.