Александр Башлачёв: исследования творчества
Шрифт:
В песне «Имя Имен» (первое название «Притча») в емких метафорах переплетены две истории: евангельская о рождении Христа и горькая история России. И недаром в более поздних вариантах песня звучит с юродствующими завывающими интонациями [43] : именно юродивые — плоть от плоти народной культуры — с вызовом соединяли евангельское и фольклорное.
Имя Имен В первом вопле признаешь ли ты, повитуха? Имя Имен… Так чего ж мы, смешав языки, мутим воду в речах? Врем испокон — Вродь за мелким ершом отродясь не ловилось ни брюха, ни духа! Век да не вечер, Хотя Лихом в омут глядит битый век на мечах. Битый век на мечах.43
К
«По источникам легко заметить, что общественная роль юродства возрастает в кризисные для Церкви времена. Нет ничего удивительного в том, что юродство расцветает при Иване Грозном, когда Церковь утратила самостоятельность, склонившись перед тираном, а затем в эпоху раскола» (Панченко А. М. Юродивые на Руси // Панченко А. М. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999, с. 392–407).
В песне произошло смелое, на грани вызова, свято-юродствующее соединение в единый миф о России и Боге языческого и сакрального, поэтому возможными стали встреча под одной путеводной звездой волхвов и витязя из русских народных сказок, превращение Девы Марии в девицу Машу в белом пуховом платке рядом с закипевшим на печи самоваром и кашей…
Иносказательно назван и Христос — он Имя Имен, то есть Слово (сакральная новозаветная метафора). В песнях Башлачёва евангельские события, притчи обретают новое имя, новую жизнь — становятся новым мифом [44] на новой Святой земле. Зачем?
Неожиданным, наверное, покажется это сопоставление, но вспоминается «Бесконечная книга» Михаэля Энде: чтобы спасти исчезающую страну Фантазию, нужно дать новое имя ее королеве, и сделать это должен земной мальчик. Так и Башлачёв ищет новые имена, чтобы «спасти», «воскресить» Бога для своего «времени колокольчиков», когда «небо в кольчуге из синего льда», когда «не слышны стоны краденой иконы»… Ведь ветшает, изнашивается не истина, а слова. Они со временем теряют живую энергию и превращаются в штампы — так простые истины превращаются в догмат, а значит умирают: «Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (Откровение от Иоанна). Люди перестают верить мертвым словам: слова либо уходят, либо облекаются в иронию и цинизм. Чтобы вместе со словами не ушло из человеческой жизни сокровенное, о нем нужно говорить иными словами. Нужно воскресить Слово, нужно найти имя имен . В этом высшее предназначение поэта и в этом одна из святых ролей юродивых: «<…> От стократного повторения вечные истины, на которых покоится обряд, тускнеют, эмоция охлаждается и превращается в обыденность. Зрелище юродства как бы обновляет вечные истины, оживляет страсть. Оно противостоит рутине» [45] .
44
«Вспомним основной тезис лосевской „Диалектики мифа“: миф есть развернутое магическое имя. Башлачёв не ставил малых целей. Если дано слово — надо говорить об абсолютном, а лучше не только говорить, но сообщаться с ним. Высокое стремленье привело его к магическому слову, к имени, а оно — к мифу» (Свиридов С. В. Магия языка. Поэзия А. Башлачёва. 1986 год // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Сборник научных трудов. — Тверь, 2000. — Выпуск 4, с. 72).
45
Панченко А. М.Юродивые на Руси // Панченко А. М. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999, с. 392–407.
Такое слово рождается в муках (см. песню «Тесто») и с болью, криком, молитвой прорывается к людям.
Очевидно, что библейские образы в поэзии Башлачёва — это не притянутые за уши готовые символы, чтобы «углубить» посредственную мысль, как это нередко бывает, а творимое, рождаемое в муках Слово.
Боль поэта за ту страну, где «Бог умер» (Ф. Ницше), где Его вдова, Россия, обречена на страдания и
Так как Имя Имен стало судьбой России, то в следующей песне цикла «распинают» уже не Христа, а Россию-вдову, ей уготован «вечный пост».
Поэт, любя и страдая, несет ей «постные сухари». Для русского человека сушить сухари — готовиться к тюрьме, есть сухари — нищенствовать, а еще их носят на могилу… Во всех крайних горестях выручают черные сухари. Раскроем метафору — стихи. Горести посылает Бог, а «сухари» (стихи) носит поэт.
Эта песня — отчаянный вызов Богу, безрассудное требование «посмотреть» на страдания Руси-вдовы, потом — на унижения России-сестры. В словах и интонациях песни — мучительное, скрытое обвинение.
Завяжи мой влас песней на ветру, Положи ей властью на имена . Я пойду смотреть, как Твою сестру Кроют сваты втемную, в три бревна. Как венчают в сраме, приняв пинком. Синяком суди да ряди в ремни. Но сегодня вечером я тайком Отнесу ей сердце, летящее с яблони.В метафорах вдовы и поруганной сестры есть общее значение жертвы и родственности Творцу, поэтому они как бы заполняют семейные ниши в сакральных отношениях «Отец — Сын».
Откуда такие страшные образы ( «кроют сваты втемную, в три бревна», «как венчают в сраме, приняв пинком» и др.)?Подобной русской крайности удивляется и герой из повести другого русского гения:
«— Да-а, хороши, нечего сказать! Доброта неописанная! Историю почитаешь — волосы дыбом станут: брат на брата, сват на свата, сын на отца, вероломство да убийство, убийство да вероломство… Былины — тоже одно удовольствие: „распорол ему груди белые“, „выпускал черева на землю“… Илья, так тот своей собственной родной дочери „ступил на леву ногу и подернул за праву ногу“… А песни? Все одно, все одно: мачеха — „лихая да алчная“, свекор — „лютый да придирчивый“, „сидит на палате, ровно кобель на канате“, свекровь опять-таки „лютая“, „сидит на печи, ровно сука на цепи“, золовки — непременно „псовки да кляузницы“, деверья — „злые насмешники“, муж — „либо дурак, либо пьяница“, ему „свекор-батюшка вялит жану больней бить, шкуру до пят спустить“, а невестушка этому самому батюшке „полы мыла — во щи вылила, порог скребла — пирог спекла“, к муженьку же обращается с такой речью: „Встань, постылый, пробудися, вот тебе помои — умойся, вот тебе онучи — утрися, вот тебе обрывок — удавися“… А прибаутки наши, Тихон Ильич! Можно ли выдумать грязней и похабнее! А пословицы! „За битого двух небитых дают“… „Простота хуже воровства“…» [46] .
46
Бунин И. А.Деревня // Собр. соч. в 4 т. Т. 2. М., 1988. С. 123.
Лирический герой Башлачёва «узрел не зря» этот корень зла в русской душе, он понял причину страданий России-вдовы, поругания России-сестры (в другой песне — печального конца Ванюши), поэтому обращается к Богу с почти покаянными словами:
Коротки причастия на Руси. Не суди Ты нас. На Руси любовь Испокон сродни всякой ереси. Испокон сродни черной ереси. На клинках клялись. Пели до петли. С кем ни куролесь, где ни колеси, А живи, как есть — в три погибели.Это покаяние кончается такой же отчаянной мольбой:
Как в глухом лесу плачет черный дрозд. Как присело солнце с пустым ведром. Русую косу правит Вечный пост. Храни нас, Господи! Храни нас, Покуда не грянул гром! Как искали искры в сыром бору. Как писали вилами на Роду. Пусть пребудет всякому по нутру. Да воздастся каждому по стыду.