Александр Гумбольдт
Шрифт:
Не без благоговейного трепета приближался Гумбольдт к одному из очагов древней культуры инков. «Эта равнина, — писал он 21 сентября 1801 года брату, — является, по преданию, дном озера Фунцхе, которому в мифологии индейцев муисков отводится важная роль. Злое начало, или луна в облике женщины, наслало на людей наводнение, вследствие которого и образовалось озеро. Но Бочика, доброе начало, или солнце, разбило скалу Текендама (это там, где сейчас находится знаменитый водопад высотой 137 метров). Озеро Фунцхе вытекло, и местные жители, спасавшиеся в ближайших горах, вернулись на равнину, а Бочика, дав индейцам конституцию и законы, подобные тем, что были у инков, поселился в храме Сагамуна. Там он провел 25 тысяч лет, а потом возвратился домой, на солнце».
Весть о том, что в Боготу направляются двое ученых из Европы, давно уже облетела город. Их ожидали там с любопытством и нетерпением. Гумбольдт и Бонплан были встречены как почетные гости. Весь город пришел в возбуждение, а вице-король и архиепископ прямо-таки состязались в гостеприимстве и покровительстве. В их приезде они не без основания усматривали дань уважения местной знаменитости — седовласому ботанику дону Хосе Селестино Мутису, который заканчивал свой труд о флоре окрестностей Боготы.
Обширные коллекции ученого-священника, занимавшегося изучением природы (его ботаническая библиотека, по словам
У Бонплана к тому времени вновь открылась лихорадка, и климат этой высокогорной местности шел ему на пользу. Друзьям пришлось просидеть еще месяца два в летнем домике, оборудованном для них Мутисом по соседству со своим жилищем, прежде чем Бонплан окреп настолько, что был готов к испытаниям нового перехода через тропические леса. Гумбольдт же все свободное время отдавал измерениям высот в близлежащих горных районах.
9 сентября 1801 года Гумбольдт и Бонплан, несмотря на разразившиеся дожди, усложнявшие их и без того нелегкий путь, продолжили свое путешествие. Сначала они спустились в долину реки Магдалены и переправились на другой берег. Потом перед ними встала непростая задача — добраться до долины реки Каука, крупнейшего притока Магдалены (русла обеих рек, если взглянуть на карту, проходят почти параллельно на север и соединяются перед самым впадением Магдалены в Антильское море). Долины этих рек как бы отгорожены одна от другой Центральными Кордильерами, и вот этот-то участок и оказался наитруднейшим во всей их южноамериканской экспедиции. От обычной в этих краях практики использовать людей в качестве вьючных животных Гумбольдт и Бонплан отказались, предпочитая тащить всю поклажу на себе. Преодолев наконец все преграды, они добрались да города Картаго, «босые и с разбитыми в кровь ногами, но с богатыми трофеями в виде прекрасных коллекций растений».
Через перевал Киндио — без людей в качестве вьючных животных
«Переход через горы Киндио (если идти от Санта-Феде-Богота в направлении на Попаян и к берегам Кауки) считается труднейшим во всех Андах. Перед вами встает массив плотного, совершенно необитаемого леса, который даже в самое благоприятное время года невозможно пройти быстрее чем за десять-двенадцать суток. Тут не найдешь ни хижины, на каких-либо съестных припасов, и путникам приходится запасаться месячным провиантом, потому что из-за таяния снегов и быстрого наполнения горных ручьев они на полпути часто оказываются отрезанными и спереди и сзади, не имея возможности двинуться ни в сторону Картаго, ни в сторону Ибаге. Высшая точка на этом пути, Гарита-де-Парамо, находится на высоте 3505 метров над уровнем моря… Тропа через Кордильеры настолько узка, что ее обычная ширина не превышает тридцати-сорока сантиметров, и большей частью она походит на открытую, вырубленную в скалах галерею. В этих областях Анд скалы, как почти повсюду, покрыты толстым слоем глины. Ручьи, сбегающие с гор, вымывают в них щели глубиной до шести-семи метров.
Эти ущелья, по которым тянется тропа, сплошь затянуты мхами, и царящий там полумрак усиливается густой растительностью, которой покрыты их края. Мулы, используемые здесь обычно в качестве вьючных животных, могут лишь с трудом проходить по этим бесконечным галереям, тянущимся порой до двух тысяч метров. Если путнику не повезет и ему попадутся движущиеся навстречу навьюченные мулы, то у него не останется другого выбора, как возвратиться назад по этой же тропе или попытаться влезть на отвесную стену ущелья и пропустить их, держась за выступающие корни деревьев.
Когда мы в октябре 1801 года продвигались через горы Киндио пешком, погрузив свои инструменты и коллекции на двенадцать мулов, мы очень страдали от непрерывных ливней, хлеставших три-четыре последних дня во время нашего спуска по западному склону Кордильер. Местами нам приходилось идти почти по болоту, продираясь сквозь заросли бамбука; иглы, которыми вооружены корни этого гигантского травянисто-подобного растения, изорвали нашу обувь настолько, что мы вынуждены были идти босиком, как все путешественники, не желающие прибегать к услугам носильщиков… Это неудобство плюс постоянная сырость и влага, большая протяженность пути, трудность ходьбы по вязкой глине, а также необходимость перебираться вброд через глубокие горные потоки с чрезвычайно холодной водой — все это вместе делает дорогу непривлекательной и весьма утомительной. Но сколь бы тяжелой она ни была, ни одной из тех опасностей, которыми легковерный народ так любит стращать путешественников, она в себе не таит. Тропа, например, действительно узка, но к самому краю пропасти она подходит очень редко. Поскольку мулы всегда идут по одному и тому же следу, дорога превращается в разъезженную колею с гребнем посередине. После сильных дождей дорога местами сплошь залита водой, и поступь путешественника становится вдвойне неуверенной — он никогда не знает, куда попадет нога — на гребень или во впадину.
Поскольку лишь очень немногие состоятельные лица имеют опыт пешей ходьбы в продолжение дней пятнадцати кряду по таким неустроенным дорогам, то остальные обычно нанимают людей, которые переносят их на себе, предварительно привязав к спине кресло, так как при нынешнем состоянии дорог переезд на вьючных животных невозможен. О путешествии на спине человека (andar en carguero) здесь говорят так же невозмутимо, как в других местах о путешествии верхом. В ремесле каргеросов (то есть носильщиков) никто не видит ничего унизительного; те, кто им занимается, — вовсе не индейцы, а метисы или даже белые… Каргеросы переносят обычно шесть-семь арробасов (75–88 килограммов), некоторые же так сильны, что взваливают на себя девять арробасов. Когда зримо представляешь себе, каких усилий стоит этим несчастным таскать такие тяжести в этой горной местности по восемь-девять часов ежедневно; когда знаешь, что иногда они стирают себе спину в кровь и что путешествующие господа бывают настолько жестокосердны, что, случись носильщику заболеть, его бросают лежать прямо в лесу; когда знаешь, что за дорогу от Ибаге до Картаго за пятнадцать, а то и за двадцать пять — тридцать дней им удается заработать не более 12–14 пиастров (60–70 франков) — то иной раз затрудняешься понять, как могут сильные и молодые люди, живущие у подножия этих гор, добровольно избирать ремесло каргероса —
Переход через горы Киндио — не единственная дорога в Южной Америке, где в обычае ездить на спинах людей. Провинция Антиокия, например, целиком окружена горами, путь через которые настолько труден, что те, кто не хочет полагаться на ловкость каргеросов и недостаточно крепок сам, чтобы проделать весь путь пешком — из Санта-Фе-де-Антиокия на Бока-де-Нарес или на Рио-Саман, — вообще не могут выбраться из родных краев… Когда несколько лет назад местные власти стали обдумывать план прокладки дороги через горы из деревни Нарес в Антиокию, чтобы можно было проехать на вьючных животных, каргеросы энергично запротестовали, а власти оказались достаточно слабыми, чтобы пойти у них на поводу. На мексиканских рудниках, между прочим, имеется целый класс людей, которые не занимаются ничем, кроме того, что переносят на своей спине других. В этом климате белые настолько ленивы и вялы, что каждый директор рудника держит в своем штате одного или двух индейцев, которые официально числятся „его лошадьми“ (Cavallitos), так как они каждое утро седлают самих себя и, опираясь на короткую палку, наклонив туловище вперед, переносят своего господина из одного конца рудника в другой. Труд кавальитосов и каргеросов оценивается неодинаково, и путешественнику в первую очередь рекомендуют тех, у кого крепкие ноги и мягкая, равномерная поступь. Больно слышать, когда о свойствах человека говорят в тех же выражениях, которыми принято характеризовать лошадей и мулов».
По вулканической местности
«Из Картаго мы двинулись на Попаян через Бугу по красивейшей долине реки Каука, — читаем мы в письме Александра Вильгельму фон Гумбольдту от 25 ноября 1802 года из Лимы. — Ноябрь 1801 года мы провели в Попаяне, оттуда делая вылазки в базальтовые горы Хулусуито, к кратеру вулкана Пурасе, со страшным шумом выбрасывающего насыщенную сероводородом воду, а также к массивам порфировидных гранитов, образующих пяти-семиугольные колонны… Наибольшая трудность была еще впереди — между Попаяном и Кито. На этом пути под дождем (пора их только начиналась) нам предстояло пройти через парамосы близ Пасто — этим словом в Андах называют любое место, лежащее на высоте 1700–2000 туазов, где уже прекращается всякая растительность и царит промозглый холод».
От дождя путешественников защищала палатка, сложенная из сотен геликониевых листьев (геликония, или столовый банан, — это травянистое растение, во множестве разновидностей распространенное в Южной Америке); палатка не пропускала ни капли воды даже тогда, когда ливни не прекращались по нескольку дней. От холода, правда, она ничуть не защищала.
Остерегаясь жаркой долины реки Патии, где, по слухам, в любое время можно схватить лихорадку, они двигались, пишет далее Гумбольдт, «через хребет Кордильер, с его жуткими отвесными обрывами и бездонными пропастями, пока не добрались через Попаян в Пасто, городок, расположенный у подножия действующего вулкана. Ничего ужаснее подъездного пути к Пасто, где мы отпраздновали рождество и жители которого встретили нас с трогательным гостеприимством, нельзя себе вообразить. Кругом болота, а между ними — густые, почти непроходимые леса; мулы то проваливались до половины туловища в трясину, то должны были продираться через такие узкие и глубокие расселины, что порой казалось, будто находишься в штольне какого-нибудь рудника. Дороги сплошь усеяны костями мулов, погибших здесь от изнеможения и холода… Пропутешествовав два месяца подряд днем и ночью под нескончаемыми дождями и промокнув до нитки, чуть не утонув на подходах к городу Ибарра — из-за разразившегося землетрясения вдруг начала прибывать вода, — мы 6 января добрались до Кито».
Четыре месяца длился их переход из Боготы до столицы современного Эквадора. Два года у путешественников не было прямой связи с Европой.
Пять месяцев они уже пробыли в Кито, когда им стало наконец известно, что Боден со своей экспедицией и не собирался причаливать к западному побережью Южной Америки. Что ж, не оставалось ничего другого, как смириться и с этим. В Кито они пробыли еще три месяца. После перенесенных невзгод они нуждались в продолжительном отдыхе, о чем правитель Сельва-Алегре позаботился с большим тактом и вниманием, как с благодарностью вспоминал потом Гумбольдт. Долгое пребывание в Кито, возможно, объяснялось и тем, что Александр ждал нового поступления денег из дома. Весьма вероятно также, он не спешил покидать этот город, поскольку попал в классический район вулканизма и землетрясений, изучить особенности которого ему хотелось давно.
Собор, архиепископский дворец и около полусотни монастырей расположились, можно сказать, у самого подножия вулкана Пичинча (4701 метр) и в опасной близости от Котопахи (5896 метров), а ведь последний даже в спокойные времена постоянно напоминает о себе дождем пепла и песка или потоками грязи и воды, когда на нем вдруг начинает таять фирн — плотный снежный покров.
В феврале 1797 года эта провинция стала областью сильнейшего землетрясения. «С момента той катастрофы землетрясения не прекращаются, и толчки порой бывают очень мощными. Вполне вероятно, что самая высокогорная часть провинции являет собой один большой вулкан, — предполагал Гумбольдт в упомянутом письме от 25 ноября 1802 года. — Несмотря на все ужасы и опасности, которыми окружила их природа, жители Кито веселы, жизнерадостны и приветливы. Сама атмосфера города как бы напитана духом бьющего через край жизнелюбия, и нигде, кажется, нет более решительной и единодушной тяги к удовольствиям, чем здесь. Вот так и научается человек безмятежно спать, находясь на волосок от гибели».
Если Гумбольдту где и представлялась по-настоящему хорошая возможность основательно проверить гипотезы вулканистов и нептунистов, так именно в этой местности. И действительно, здесь окончательно сформировались его взгляды на вулканические явления.
Пичинча и Котопахи, Антизана, Илиника и Тунгурагуа поочередно становились целью восхождения и изучения; из них Пичинча — триады. В июне 1802 года Гумбольдт сделал попытку взойти на Чимборасо (6267 метров), слывший тогда высочайшей горой на земле. Успехи Гумбольдта по этой части оказались не столь уж скромными, и его можно считать одним из пионеров альпинизма и одним из основателей высокогорных исследований, даже если ему не во всем сопутствовала удача, например, 23 июня 1802 года, когда он, достигнув высоты около 5759 метров (по другим расчетам — 5878 метров) [16] никем еще до тех пор не покоренной, вынужден был повернуть назад, поскольку от вершины его отделяла непреодолимая расщелина, в то же время разреженный воздух затруднял дыхание, а из глаз и губ уже сочилась кровь.
16
Новейшие подсчеты дают основание предполагать, что Гумбольдт поднялся на высоту около 5350 метров.