Александр I и Наполеон
Шрифт:
Трудно сказать, почему откровенный разговор с внуком о передаче ему престола Екатерина откладывала больше двух лет. Возможно, ее удерживал пиетет к национальному, хотя и отмененному Петром, но столь родному для русских людей (как это поняла императрица в Сенате) обычаю первородства. Ведь Екатерина старалась глубоко почитать все национальное. Должно быть, и психологически ей трудно было в открытую направить внука против сына. Как бы то ни было, лишь 16 сентября 1796 г., когда здоровье императрицы резко пошатнулось (11 сентября у нее был первый легкий приступ паралича), она «выяснила внуку всю государственную необходимость задуманного ею переворота» — так определил Н.К. Шильдер смысл их разговора. Александр получил время подумать и 24 сентября ответил письмом, которое можно расценить как согласие на «переворот», но в уклончивой форме неумеренной благодарности. «Ваше императорское Величество! Я никогда не буду в состоянии достаточно
34
Полный текст письма см.: Шильдер Н.К. Император Александр I. Его жизнь и царствование. СПб., 1904. Т. 1. С. 128–129.
Н.К. Шильдер не без оснований усмотрел в этом письме «политический маневр с целью выиграть время, чтобы не огорчить императрицу», дни которой были уже сочтены. Но предположение этого историка, будто Александр «сообщил Павлу разговор с императрицей и, может быть, с ведома отца написал ей письмо от 24 сентября», другой биограф Александра вел. кн. Николай Михайлович резонно отверг как чересчур смелое. Едва ли Александр с его характером, к 19 годам вполне определившимся, мог, находясь между бабкой и отцом, как между Сциллой и Харибдой, поступить так круто. Письмо к Екатерине от 24 сентября написано им с изысканной дипломатичностью, как только и могло быть написано по его собственному разумению, без ведома Павла и с гарантией не оказаться в проигрыше ни перед Павлом, ни перед Екатериной.
Здесь важно заметить, что именно в последний год жизни Екатерины, когда она приступила к осуществлению своей идеи престолонаследия, Александр заговорил в письмах к близким ему людям (Ф.Ц. Лагарпу, В.П. Кочубею), находившимся тогда за границей, о нежелании царствовать. «Я сознаю, — писал он Кочубею 10 мая 1796 г., — что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом». Такую позицию Александр мотивирует республикански: «В наших делах господствует неимоверный беспорядок. Грабят со всех сторон. Все звенья управляются дурно. Порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нем злоупотребления?»
Здесь в Александре говорит Лагарп. Трудно поверить искренности этих строк, если учесть, что их автор не отказался занять трон, даже переступив труп отца и, главное, с печатью «отцеубийцы». Легче согласиться с мнением историков, полагающих, что Александр заранее отказывался от престола в письмах, содержание которых разными путями, включая перлюстрацию, могло дойти до Павла, — отказывался, «чтобы погасить подозрительность отца» [35] …
Между тем Екатерина, уверенная в согласии Александра занять престол вместо отца, готовилась обнародовать соответствующий манифест. По совокупности косвенных данных Н.К. Шильдер установил, что манифест был согласован с крупнейшими сановниками империи — вице-канцлером А.А. Безбородко, фельдмаршалами П.А. Румянцевым и А.В. Суворовым, митрополитом Гавриилом. Всенародно объявить манифест предполагалось в Екатеринин день, 24 ноября 1796 г., или 1 января 1797 г. Время шло. До Екатеринина дня оставались уже считанные недели, когда все разом перевернулось.
35
Федоров В.А. Александр I // Вопросы истории. 1990. № 1. С. 51.
Утром 5 ноября Александр, как обычно, гулял по набережной. Дворцовый скороход прибежал сказать ему, что граф Н.И. Салтыков требует его немедленно к себе, не объясняя причин. Александр поспешил в Зимний дворец и там узнал, что Екатерина Великая поражена апоплексическим ударом, как называли тогда инсульт. К счастью для Павла, она при этом навсегда лишилась речи.
Павел был вызван из Гатчины. Когда уже в девятом часу вечера он прибыл в Зимний, Александр и Константин встретили его там одетыми по гатчинской форме, напоминая собою, как выразился очевидец, «старинные портреты прусских офицеров, выскочившие из своих рамок». «Прием, ему сделанный — свидетельствовал граф Ф.В. Ростопчин, — был уже в лице государя, а не наследника».
Екатерина боролась со смертью до следующего вечера. Она была еще жива, когда Павел распорядился опечатать ее бумаги. Безбородко выдал ему тайну хранения манифеста о престолонаследии Александра, и Павел швырнул манифест в камин [36] . Тогда же чуть не у самого одра Екатерины Павел подвел к Александру своего только что примчавшегося из Гатчины оруженосца, гатчинского губернатора полковника А.А. Аракчеева и соединил их руки со словами: «Будьте друзьями и помогайте мне!»
36
Об этом знали лишь единицы и потому почти все удивились, за какие исключительные заслуги Павел в день своей коронации осыпал Безбородко наградами, даровав ему титул светлейшего князя, чин канцлера, 30 тыс. десятин земли и 6 тыс. крепостных душ.
Екатерина скончалась после 36-часовой агонии в 21 час. 45 мин. 6 ноября. Через час уже был прочитан в придворной церкви манифест об ее кончине и о вступлении на престол Павла I, а затем без промедления началась присяга. Первой присягнула Мария Федоровна, за ней — Александр и Константин с женами. Придворный историк сообщает: «От присяги их высочества подходили к государю императору с коленопреклонением и лобызали десницу вселюбезнейшего своего родителя».
В Зимнем дворце> по наблюдению Г.Р. Державина, «тотчас приняло все другой вид: загремели шпоры, ботфорты, тесаки и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом». «Дворец был обращен в кордегардию», — вторит Державину другой очевидец, А.М. Тургенев, а третий, А.С. Шишков, как бы суммирует их наблюдения: «Перемена сия была так велика, что не иначе показалась мне, как неприятельским нашествием <…> В один час все так переменилось, что, казалось, настал иной век, иная жизнь, иное бытие».
Возле трона
Итак, Павел Петрович вдруг из гатчинских казарм, где ему грозила участь остаться ни с чем, возвысился на российский престол, где теперь он повелевал всем. В положении же Александра Павловича изменилось немногое. Юридически он стал ближе к трону как цесаревич, наследник, но фактически дальше. Дело даже не в том, что Павел был сравнительно молод (42 года), здоров и мог царствовать долго, а в том, что Александр, хотя и освободился от риска балансировать между дворами отца и бабки, попал под дамоклов меч любой опалы от непредсказуемого и теперь всемогущего Павла.
Личность Павла I до сих пор вызывает споры у историков и писателей. Долгое время преобладал взгляд на него как на умственно «поврежденного», маньяка и параноика. Такого взгляда держались не только иные его современники, вроде Н.П. Панина, С.Р. Воронцова, А.А. Чарторыйского, но также и Н.М. Карамзин, А.И. Герцен, художник А.Н. Бенуа, психиатр П.И. Ковалевский, ряд советских историков (С.Б. Окунь, А.М. Станиславская и др.). Между тем еще Адольф Тьер тонко определил диагноз «болезни» Павла: «самодержавие!» Сегодня и отечественные, и зарубежные исследователи большей частью отвергают легенду о сумасшествии Павла [37] , находя в нем государственный ум, образованность, живость мысли и слова, чувство юмора, но все это в сочетании с крайней вспыльчивостью, даже взбалмошностью, вследствие которой он мгновенно переходил от доброго смеха к бешеному гневу, от рыцарски благородных жестов к садистскому издевательству. Самой неприятной, пагубной для окружающих чертой его характера была именно спонтанность, непредсказуемость поведения. Даже Александр Павлович при всей его обходительности с трудом избегал родительского гнева.
37
Пожалуй, главный аргумент против этой легенды — многочисленное (4 сына и б дочерей) и вполне здоровое потомство Павла.
В первое время, на радостях по случаю воцарения, Павел очень благоволил к сыновьям, особенно — к старшему. Александр был назначен петербургским военным губернатором и шефом одного из двух самых привилегированных полков русской гвардии — Семеновского (шефом другого полка, Преображенского, был сам царь). На десятый день нового царствования Павел взял с собой Александра для участия в деле, которое вызвало резонанс в европейских странах. Царь и наследник-цесаревич собственными персонами прибыли в Мраморный дворец, спустились в нижний этаж, где содержался тогда под стражей взятый в плен два года назад А.В. Суворовым национальный герой Польши Тадеуш Костюшко. «Вы свободны! — заявил ему Павел. — Я сам желал принести вам эту утешительную весть». Костюшко растроганно благодарил. Но еще больше был тронут этой сценой цесаревич Александр. Он несколько раз обнял Костюшко и прослезился. Столь эффектный акт милосердия сблизил Александра с отцом.