Александр II
Шрифт:
– Что же это за песня?
– Прочтите, Порфирий, непременно прочтите, вот и Вера пусть послушает, – восторженно сказала графиня Лиля.
С Богом, терцы, не робея… –начал Порфирий и добавил: – В полках поют «братцы» вместо «терцы».
Смело в бой пойдём, друзья! Бейте, режьте, не жалея, Басурманина-врага!.. Там,Из своего дальнего угла Вера увидела, как у старого Афиногена Ильича слёзы навернулись на глаза. Графиня Лиля смотрела на Порфирия с такою нескрываемою и напряжённою любовью, что Вере стало стыдно за неё. Несколько минут все молчали, потом тихим голосом сказал Афиноген Ильич:
– Ну вот и слава Богу, что так всё обошлось. Сына отдал за честь и славу России, свою, и немалую, кровь пролил… Благодари Господа Бога, что вынес тебя из войны хотя и подраненным, но здоровым… Что думаешь теперь делать? Когда свадьба?
– Свадьба в январе, – сказала, сияя прекрасными глазами, графиня Лиля.
– Меня прикомандировывают к Академии колонновожатых.
– А! Ну, и отлично! А те?.. Что же? Без крови и жертв и точно война славы и чести не имела бы… Ну, а Балканы зимою перейти – невозможно!.. Это говорят военные и большие авторитеты. Никому невозможно!.. Ни Гурко, ни Скобелеву! Просто никому! Даже и Суворову невозможно – а его у вас нет… Невозможно!!
XXX
– Берись!.. Раз, два, три, берись!
Треск… Какое-то звяканье, шум, и опять тишина могилы. Сыплет снег. Всё бело кругом. Лес, круча, камни… Появившиеся было в небе оранжевые просветы, словно дымом, затянуло снеговыми тучами. По-прежнему воет вьюга, старый дуб шелестит оставшимися ржавыми листьями и стонет под ветром.
И опять, и теперь уже совсем близко, в морозном, редком горном воздухе чётко слышны человеческие голоса.
– Берись!..
– Откровенней, братцы! Тащи откровенней!
– Не лукавь, Василий Митрич!
И – «Дубинушка»…
Хриплый, простуженный, сорванный голос начинает:
– Эй – дубину-шка, ухнем!
Хор, человек двадцать, подхватывает:
– Да – зелё-ё-ная сама пойдёт… Идёт!.. Идёт!.. Идёт!..
– Откровенней, братцы! Берись! Раз, два, три – берись!
Шум, треск – и тишина… Растаяли голоса, смолкли. Точно и не было их совсем. Ветер свистит в лесу. Залепляет вьюга обмёрзлые стволы осин крупным снегом. Стынет сердце.
Князь Болотнев приподнял голову и усилием воли прогнал начавший одолевать его сон. Час тому назад – вон за тем снежным бугром – заснули, чтобы никогда уже не проснуться, и сопровождавшие князя стрелки – охотники – Шурупов и Кошлаков, и с ними проводник-болгарин. Князь был послан от генерала Гурко отыскать колонну генерала Философова. По карте казалось просто – спуститься с перевала, пройти через лес – и вот она, дорога на деревни Куклен и Станимахи, где должна проходить колонна 3-й гвардейской пехотной дивизии. Так и болгарин говорил. А как пошли по колено, по грудь в снегу, как начались овраги, буераки, крутые подъёмы, как обступил крутом чёрный лес, стало ясно – не пойдёшь напрямик и назад не вернёшься. Ночь кое-как переночевали, а когда с утра пошли, голодные, прозябшие, – стали выбиваться из сил, обмёрзлые люди свалились и заснули вечным сном.
Инстинкт самосохранения толкал вперёд князя Болотнева. Он стал из последних сил карабкаться на гребень и вдруг услышал голоса.
Сон?.. Галлюцинация?.. В глазах туман, в ушах гул и слабое сознание: нужно сделать ещё усилие и подняться во что бы то ни стало, подняться ещё немного. Нужно посмотреть, что там, за гребнем?
Поднялся.
Совсем близко, шагах в пятидесяти, по скату горы вьётся узкая дорога, и по ней чернеют, белеют, сереют занесённые снегом люди. Солдаты, с лямками на плечах, впряглись в орудие, другие ухватились руками за колёса, натужились – и тяжёлая батарейная пушка с коричневым, в белом инее, телом вкатилась на гору. Офицер, в лёгкой серой шинелишке, с лицом, укрученным башлыком, распоряжался.