Александр III - богатырь на русском троне
Шрифт:
Многие исследователи не раз отмечали заметную роль цесаревича Александра в событиях восточного кризиса середины 1870-х годов. Наряду с великим князем Константином Николаевичем и императрицей Марией Александровной его обычно причисляют к сторонникам военного решения возникшего конфликта. Однако на самом деле вначале он не проявлял особого интереса к разгоравшейся на Балканах войне и окружавшей ее дипломатической переписке. Только в первых числах сентября 1876 года он в своем дневнике упомянул о сложившемся в стране положении: «Вся Россия говорит о войне и желает ее, и вряд ли обойдется без войны. Во всяком случае, она будет одна из самых популярных войн, и Россия ей сочувствует». Связанный своим
Победоносцев при всей одержимости «славянским делом» призывал цесаревича к осмотрительности с людьми, «которые могли бы понести и раздуть Ваше слово», советовал опасаться принимать у себя «ревнителей» и помнить, что «в теперешнем положении Вашем то будет золотое слово, которое останется невысказанным».
Александр II также напоминал сыну об осторожности и опасности увлечения «славянским делом»: «Признаюсь, я ничего путного не ожидаю, а предвижу кровавую развязку». Он вызвал цесаревича в Крым, в Ливадию, где собрались все государственные мужи. Туда было доставлено послание болгарского экзарха Антимия с призывом к российскому монарху: «Если Его Величество Всероссийский император не обратит внимание на положение болгар, не защитит их теперь, то лучше их вычеркнуть из списка славян и православных, ибо ОТЧАЯНЬЕ ОВЛАДЕЛО ВСЕМИ!»
Однако Россия еще медлила.
В Ливадию прибыл граф Ф. Н. Сумароков-Эльстон, который привез ответ австрийского императора Франца-Иосифа относительно его намерений в случае войны. Если Россия объявит войну Турции, заявлял император, Австрия не будет ей мешать, но оккупирует Боснию и Герцеговину и удержит их насовсем.
С этой стороны, по крайней мере, существовала некая определенность, тогда как в отношении намерений англичан, постоянно менявших свою позицию, ясности не было. Попытка России утвердиться на Балканах привела королеву Викторию в ярость. Она называла семейство Романовых неблагодарными высокомерными выскочками. Но и Александр II честил ее «интриганкой» и «старой дурой».
Королева долго «сохраняла интригу». С нескрываемым негодованием цесаревич характеризовал английскую политику как предательскую. По его мнению, Великобритания совершенно забыла о долге «христианской державы». Когда наконец Англия решительно высказала свое намерение в случае, если Россия порвет отношения с Портой, занять своими войсками и флотом район Босфора и поддержать Турцию, Александр иронично высказался в письме дяде, великому князю Михаилу Николаевичу: «…Как видно, Англия не имеет срама и не признает себя христианской страной, а хуже самих мусульман! Это делает ей честь, и только история со временем оценит всю заслугу христианству, принесенную этой милой нацией!»
С первых же дней пребывания в Крыму цесаревич проявил себя сторонником решительных действий и резко критиковал престарелого князя Горчакова, который якобы только оттягивал неизбежную войну. В письмах матери, жене и наставнику цесаревич постоянно отмечал свое одиночество и бессилие, отсутствие единомышленников, с которыми можно было бы посоветоваться. Однако он не афишировал свои симпатии к «партии действия». Одобряя присланную ему пламенную речь Аксакова, произнесенную в Московском славянском комитете, в которой тот клеймил «упрямую кротость» и «назойливое миролюбие» русского правительства, великий князь не поддержал его лично письмом, а поручил передать свое благоволение Победоносцеву.
Миротворческие усилия российских дипломатов не дали результатов. На последнем заседании Константинопольской январской конференции 1877 года Сафвет-паша зачитал ноту — категорический отказ в улучшении участи восточных славян, что расценивалось как действия, «не совместимые с достоинством Оттоманской империи».
Русским правительством было принято мучительное, вынужденное решение об объявлении войны Турции; манифест был подписан.
После обнародования манифеста люди окаменели, как будто переступили какой-то желанный порог. В следующую минуту все взорвалось единым мощным «ура!». Кричали, плакали от накопившихся чувств генералы, вдовы, солдаты, мирные обыватели… «За веру Христову!», «За родную славянскую кровь!» — слышалось отовсюду, и, наверное, старой Западной Европе было непонятно то, что чувствовал тогда молодой еще русский народ, всем своим существом стремившийся совершить этот крестовый Славянский поход».
— Прощайте, православные, не посрамите себя и нас ни в пути, ни на месте! — вслед каждому поезду с добровольцами кричали провожатые.
Императрица отказалась шить новые платья, а все свои сбережения отдала вдовам, сиротам, раненым и больным.
Знатные петербургские дамы, оставив комфортный налаженный быт, распродавали все, что имели, и отправлялись в армию сестрами милосердия. Княгини Нарышкина, Долгорукая, А. П. Гартвиг, Е. М. Терещенко, Н. А. Абаза, Ю. П. Вревская — вот неполный список этих героических русских женщин, которые перевязывали в день до 1500 раненых. «…Они бескорыстно пришли, чтобы в чужих странах из чистого человеколюбия бесстрашно работать на опасных местах, своим героическим примером поднимали дух и успокаивали огромное количество людей, и спасали их от отчаянья и верной смерти»[8]. И жестокая правда жизни: «Болгары очень нас не любят и ничего не делают…» (из писем баронессы Юлии Вревской).
Александр Александрович был раздражен неопределенностью своего положения. Он не знал, в каком именно качестве отправится в действующую армию. Сначала предполагалось, что, как наследник престола, он будет назначен главнокомандующим; потом царь решил гвардейский корпус, которым командовал цесаревич, вовсе не посылать на Балканы. «Папа ничего не говорил об этом, и я остаюсь в совершенном неведении о моей судьбе. Сам я не желаю спрашивать об этом у Папа, чтобы не навязываться… Весьма неприятно и тяжело это нерешенное мое положение».
Его худшие опасения подтвердились. По неизвестной причине император посчитал 30-летнего сына слишком незрелым для роли главнокомандующего и назначил на этот пост своего брата великого князя Николая Николаевича. Александр молча смирился.
Он писал императрице: «Если нам придется жертвовать собой, то я уверен, душка Ма, ты нас знаешь хорошо, мы не посрамим ни наше имя, ни наше положение! Краснеть тебе не придется за нас, за это я отвечаю, а что будет дальше, одному Богу известно!»
Предполагалось, что цесаревич пробудет с армией до переправы через Дунай и вступления в Болгарию. Из Плоешти он писал жене: «Если, Бог даст, мы скоро вернемся, то, может быть, мне удастся и пожить с тобой и детьми в милом Гапсале; но теперь еще рано об этом думать. Что Бог даст!»
Его письма из армии милой Минни очень теплые, нежные и такие бесхитростные, как будто их писал не взрослый мужчина, а маленький мальчик. Он так тосковал по своей «душке-жене» и детям!
История Балканской войны слишком хорошо известна, чтобы пересказывать ее в этом биографическом повествовании.
Огромные человеческие жертвы среди воюющих вызывали у Александра негодование и убежденность в бессмысленности бойни. Он пришел к твердому мнению, что поистине велик тот правитель, который умеет спасти свой народ от кровопролития.