Александр III: Забытый император
Шрифт:
Гурко с князем Евгением и штабом подъехал к окраине города. Часть турецкой пехоты засела в укреплениях и продолжала отстреливаться. Князь Лейхтенбергский приказал двум орудиям 16-й батареи выдвинуться на дорогу с горы и выбить стрелков. С первого же выстрела картечной гранатой окопы были накрыты, и турки начали беспорядочно отходить. Теперь пришел черед казаков. Они прошли на рысях через весь город и вместе с драгунами преследовали неприятеля десять верст.
Древняя столица Болгарии, место коронования болгарских царей и резиденция патриархов, была освобождена!
Дав
На самом перевале был установлен деревянный столб с надписью:
«30 июня 1877 года переход генерала Рауха с конно-пионерным движением через Балканы, на 400 футов над поверхностью моря».
Каждый из проходящих офицеров спешил вписать или вырезать на столбе свою фамилию, не ведая, проедет ли он мимо этого столба назад…
«30 июня 1877 года. Павло.
Моя милая душка Минни!
Передовой отряд уже у самых проходов Балкан… Дядя Низи с главными силами продвигается прямо к Балканам. Нет, теперь по всему видно, что война так скоро не кончится…»
Цесаревич сидел за письмом жене, отбиваясь от полчищ мух, которые лезли в чай, в кофе, в суп, в чернильницу и гуляли по голове и в бороде. И жалили, жалили, словно слепни. Звенящая жара, с неподвижным в туманном мареве солнцем, стояла над местечком Павло, над белеными татарскими домиками без окон на улицу и над украшенными венками и гирляндами живых цветов жилищами болгар. Александр Александрович думал все о том же – как невыносимо топтаться на одном месте и только что слышать об успехах авангарда и действиях главной армии.
Еще в Ливадии, у пап'a, он надеялся, что будет назначен главнокомандующим и тогда, мечталось, пойдет решительно прямо на Адрианополь. Но во главе войск встал дядя Низи, и пришлось уже от него ожидать приглашения участвовать в кампании. Ожидание затянулось. Только в конце мая, в Плоешти, дядя Низи соизволил спросить:
– Желаешь ли ты получить какое-нибудь командование в действующей армии?
– Я был бы счастлив, – отвечал цесаревич. – И если папа разрешит, то я приму любое предложение!
– Он согласен, – сказал дядя Низи. – Когда мы переправимся через Дунай, я дам тебе три корпуса…
А чем все обернулось? Сидением перед Рущуком! Сколько можно заключить, турки и не помышляют встретиться с отрядом наследника в открытом поле, а ожидают нападения на крепость. Но с другой стороны, противник, который превосходит в силах, способен внезапно навалиться на растянутые позиции русских по реке Янтре и прорвать их. Ведь только в лагере под Шумлой, если верить лазутчикам, сосредоточено до восьмидесяти тысяч турок. Тогда отряд будет оставлен на съедение неприятелю. Шутка сказать! Выдержать весь натиск только двумя корпусами, пока не подойдет подкрепление. Да, не самое лучшее назначение получил цесаревич. И все-таки любой, даже самый опасный бой лучше постылого ничегонеделания…
Наследник сердился и завидовал Николаю Николаевичу, письма к которому приходилось начинать обращением «милый дядя Низи», а заканчивать– «любящий тебя племянник Саша». Немало удивлялся он и своему пап'a, который с огромной свитой торчал в тылу армии. Зачем? Ведь он назначил главнокомандующего. А раз так, то на какую же роль обрек себя? Быть декоративным украшением и обузой?
Только с Минни мог поделиться цесаревич мучившими его тревогами и недоумениями.
«Все жаждут и надеются, – писал он, – что пап'a теперь уедет обратно в Царское Село или Петергоф, здесь ему решительно нечего делать, и главное, то, для чего он приехал сюда, сделано: переход через Дунай. Все мы старались уговорить пап'a, но это весьма трудно. В главной квартире такая масса людей, лошадей и экипажей, что решительно дальше идти он не может в этом виде. Людей больше восьмисот человек, лошадей больше двух тысяч и экипажей около трехсот, кроме конвоя…»
Наследник жил слухами, доходившими из царской ставки. Выходило так, что пап'a и не думал уезжать в Россию; напротив, он намеревался 2 июля со всей своей свитской армадой переправиться на правую сторону Дуная.
«Решительно не понимаю, что он будет делать здесь и зачем ему оставаться? – недоумевал цесаревич. – Положение его неловко, потому что он не главнокомандующий и командования над армией не принял. А без дела таскаться по войскам в тылу, по-моему, в высшей степени неприлично и странно! Я бы так не мог… Красоваться и ничего не делать!..»
Александр Александрович вернулся к прерванному невеселыми мыслями письму своей Минни:
«Иногда становится тяжело и грустно здесь одному, и думаю о своих, и как бы хорошо было быть всем вместе, но это, конечно, когда стоишь так долго на месте и ждешь, все ждешь, когда-то будет дело! Иногда у меня положительно бывает тоска по родине, но я стараюсь прогнать от себя подобные чувства, и не следует давать им волю, тем более что сколько десятков тысяч людей в таком же положении, как и я, а служат и идут куда прикажут. Если бы мы могли идти вперед и все дальше, было бы гораздо легче, и мы завидуем тем корпусам, которые проходят мимо нас…»
Итак, шашка пока остается в ножнах, а пистолет – в кобуре. Поневоле приходилось вспоминать о таких сугубо мирных увлечениях, как археология. В конных прогулках и поездках по бивуакам Александр Александрович приметил, как много вокруг древних курганов. Что таится в них? Быть может, останки русских воинов? Ведь именно в этих местах шел, поднимаясь от устья Дуная вверх по реке, с отборным десятитысячным войском князь Святослав. Он разгромил тридцатитысячную армию болгар, овладел всеми городами по Дунаю, занял Македонию и сел княжить в Переяславце – нынешнем Рущуке!