Александр Иванов
Шрифт:
«Живо припоминаю себе, — вспоминал Ф. И. Иордан, поступивший в Академию двумя годами ранее Иванова, — огромный рекреационный зал полон стоячей пыли от шума и говора вновь принятых учеников. Среди нас расхаживал и веселил детей незабвенный в будущем времени гувернер и учитель, ученик старшего возраста Александр Савельевич Кондратьев. Этот А. С. Кондратьев был самая интересная личность во все долговременное мое пребывание в Академии. Без всяких данных по наукам и художеству, он был лучший учитель русского языка и арифметики. Как гувернер, он был строг, и все любили его. Он составлял главное звено между учителями и гувернерами,
Между нашими гувернерами и учителями, кроме их слабых знаний, отличались странностями: С. И. Шишмарев, в парике и имел шляпу, которая покрывала у него только маковку головы, с малою камышевою палкою в руке, которою он бил мальчугана как-то неожиданно, скрывая ее за спиною; учил он первоначальной грамоте русского языка и вызывал к себе во время классов для чтения; мы не столько смотрели на строки, сколько на движение его камышевки и готовились, прежде чем следовало, защитить себя локтем от ее удара…
Учитель французского языка, М. П. Тверской, — редкий пример лености… Страсть его была собирать валяющееся железо; каждое отделение учеников держало наготове фунтик всякой железной дряни; это он знал, и когда ему передавали втихомолку, что собрано довольно, он тотчас пугал нас, что в следующий раз он будет нас экзаменовать… Когда же являлся избранный — один из наших товарищей и подносил ему фунтик с, гвоздями, пуговицами и всякою металлическою дрянью, учитель серьезно принимал, и назначенный день экзамена проходил у него гуляньем по коридору…»
Учителем русской словесности был Е. М. Предтеченский. В пальцах всегда держал щепотку табаку и по временам осторожно прикладывал щепотку к носу и, как говорится, «на долгих» втягивал в нос.
Преподавание его заключалось в следующем. После каникул или после Рождества Христова приносил он в класс грамматику и бумагу и, отдавая их ученикам, говорил:
— Пишите, пишите! У кого не будет написано, отпорю…
Даже учителя рисования и те были все оригиналы. Дмитрий Миронович Ушаков, бедняк из бедняков, некогда один из лучших учеников Академии, первого выпуска после ее основания, являлся в классы из гавани, в изорванной плисовой шубе, в малиновом сюртуке самого грубого сукна, с сайкою в кармане.
В зимнее время придет за час до занятий, сядет на задние скамейки в ожидании учеников, разомлеет в тепле, да и заснет, громко похрапывая. Придут воспитанники, начнут повторять его храпение, сделается шум, смех. Ушаков проснется рассерженный, с гневом посмотрит на учеников, погрозит морщинистым пальцем. Был он уже стар. Все и забыли, что некогда считали его в Академии лучшим историческим живописцем.
Одноглазый Николай Никитич Фаняев (сказывали, глаз выбили ему в драке) всегда был сердит, говорил басом от неумеренного употребления алкоголя и бывал дерзок на руку.
Ученики боялись его ужасного голоса и его нетрезвости. Изрядно выпив, Фаняев буйствовал.
Но были и другие преподаватели. К примеру, доктор Илья Васильевич Буяльский. Знаменитый хирург, он когда-то мечтал посвятить себя живописи, но судьба распорядилась иначе: он отдал предпочтение Медико-хирургической академии пред Академией художеств. Никто в России не знал так анатомии, как он.
Буяльский читал свой предмет превосходно. Привозил на уроки гипсовые слепки с трупов или даже части трупа и препарировал при учениках. Молодежь всегда с большим любопытством слушала объяснения почтенного доктора, который к тому же часто высказывал дельные замечания и по части искусства. Например, он говорил:
— Вот у вас все восхищаются Рафаэлем, а почему? — Потому что он был не только гениальный художник, но и хороший знаток анатомии и вообще человеческих форм. Всмотритесь в лицо Богоматери Рафаэля, и вы найдете, что это лицо девицы, а не замужней женщины. У последней верхняя губа рта всегда закругленная, тогда как у девицы она всегда острая, угловатая.
Всеобщую историю, равно как и русскую, а также географию преподавал Богданович. Рассказывал о древних событиях, истории Рима высокопарно, но всегда с воодушевлением. Казалось, забывал обо всем на свете, кроме того, о чем говорил. Причем, старался построить рассказ свой о том или ином событии так, чтобы он мог послужить сюжетом для будущей исторической картины.
Над всеми учителями и гувернерами был досточтимый инспектор Кирилл Иванович Головачевский, старик 75 лет. Ученики любили его. Он был ласков и учтив со всеми.
Приходя в рекреационный зал, Кирилл Иванович частенько приносил для чтения ученикам разные книги: Илиаду, Одиссею, Энеиду, Овидиевы «Метаморфозы», — все, разумеется, в русских переводах. Не забывались и русские писатели. Ученики читали вслух Карамзина, Жуковского, Батюшкова…
Нельзя не упомянуть и художников, преподававших, правда, воспитанникам старших возрастов: Г. И. Угрюмова, В. И. Шебуева, А. И. Иванова, С. С. Щукина…
Через много лет, пребывая в Риме, Александр Иванов, вспоминая минувшие годы, сделает следующую запись к собственной автобиографии: «Не имея строгого присмотра за учением, время юных лет (убил ленью и) прогуливая часы лекций. Введя в обыкновение сей образ жизни, притупил свои способности к словесным наукам».
Нельзя не привести и еще одной, несколько мрачноватой записи Александра Иванова, сделанной в зрелые годы: «Обыкновенный образ жизни художника русского следующий: молодые лета он употребляет на начальные познания по искусству, сопровождаемые безтолковыми методами наук в Академии. Когда искусство его, управляемое более природными способностями, потом просвещением, подвигнет (его) в известную степень совершенства, то Академия дает ему золотую медаль, шпагу и отпускает с нею нищаго художника вступить в белый свет. Эта безсловесная душа хватается за все, что попадется. Безсовестные цены и сроки в конец убивают его природные способности. За ними следуют выговоры правительства, самого императора и наши (общества Поощрения Художеств). Наш брат — художник русский делается после сего совершенно купцом и безсовестным спекулятором. В сем состоянии, дожив до старости, требует почестей и, наконец, с растерзанной душой ложится в гроб» [9] .
9
Здесь и далее орфография и стиль полностью сохранены. — Л. А.
Вступление в должность президента Академии художеств А. Н. Оленина стало скоро сказываться. Всем прежним беспорядкам и вольности наступал конец.
Высшее художественное учреждение России будто бы проснулось вдруг от спячки, и все увидели в каком они положении.
Новый президент Академии художеств начал с приведения в порядок ее денежных сумм, хозяйственной части. Были уплачены долги, исходатайствованы крупные пособия, увеличен бюджет; произведены крупные переделки в зданиях. Собственными приношениями Оленин положил начало «кунст-камеры».