Александр Македонский. Пески Амона
Шрифт:
— Первый должен изображать тебя стоящим, когда ты подобно Зевсу мечешь молнии. Рядом орел, который также является одним из символов династии Аргеадов.
Царь с сомнением покачал головой.
— Государь, я хотел сообщить тебе, что и Парменион, и Евмен единодушны во мнении, что тебя следует изобразить именно в таком виде, особенно для воздействия на твоих азиатских подданных.
— Ну, если они так говорят… А другой?
— На другом ты будешь верхом на Букефале с копьем в руке мчаться в атаку. Это будет незабываемо, уверяю тебя.
Кампаспа негромко хихикнула.
— В чем дело? — спросил Апеллес с плохо скрытой тревогой.
— Я подумала о третьем портрете.
— О каком? — спросил Александр. — Двух недостаточно? Я не могу провести остаток жизни, позируя Апеллесу.
— На этом ты будешь не один, — объяснила девушка и снова хихикнула, еще более лукаво. — Я подумала о портрете с двумя фигурами, где царь Александр изображен в образе бога Ареса, отдыхающего после битвы. Его доспехи разбросаны по прекрасному заросшему цветами лугу… А я бы могла стать ублажающей его Афродитой. Знаешь, что-нибудь вроде той картины, что ты писал в доме того греческого полководца… как его?
Апеллес побледнел и исподтишка толкнул ее локтем:
— Пошли, у царя нет времени для всех этих портретов. Двух хватит с лихвой, верно, государь?
— Именно, мой друг, именно с лихвой. А теперь извините меня: Евмен заполнил весь мой день делами. Я готов позировать тебе перед ужином. Реши сам, с какого сюжета начнешь. Если верхом, то приготовь деревянного коня: вряд ли у Букефала хватит терпения позировать, даже перед великим Апеллесом.
Художник с поклоном удалился, утащив за собой неохотно плетущуюся модель, и Александр еще долго слышал ее ворчание, пока они удалялись по коридору.
Вскоре Евмен представил новых посетителей — десять местных племенных вождей, которые, узнав о смене хозяина, пришли выразить свою покорность.
Александр встал и, выйдя им навстречу, горячо пожал каждому руку.
— Чего они просят? — спросил он у толмача.
— Они хотят знать, чего ты хочешь от них.
— Ничего.
— Ничего? — озадаченно переспросил толмач.
— Они могут вернуться по домам и жить в мире, как раньше.
Один из вождей, видимо глава делегации, что-то прошептал на ухо толмачу.
— Что он говорит?
— Он говорит: «А налоги?»
— О, что касается налогов, — с готовностью вмешался Евмен, — они остаются прежними. У нас тоже есть расходы, и…
— Евмен, прошу тебя, — прервал его Александр. — Не нужно вдаваться в излишние подробности.
Племенные вожди немного посовещались между собой, после чего заявили, что очень довольны; они пожелали могущественному господину всяческих благ и поблагодарили его за благосклонность.
— Спроси, не желают ли они остаться на ужин, — сказал Александр.
Толмач перевел.
— И что?
— Они благодарят за приглашение, государь, но отвечают, что путь их долгий, а им нужно домой — доить коров, помогать кобылам ожеребиться и…
— Понятно, — прервал его Евмен. — Неотложные государственные дела.
— Поблагодари их за визит, — завершил беседу Александр, — и не забудь дать им щедрые подарки в знак нашего гостеприимства.
— Какие подарки?
— Не знаю. Оружие, одежды, — что найдешь нужным, но не отпускай с пустыми руками. Это патриархальный народ, и они ценят хорошие обычаи. А у себя дома они цари, не забывай.
Ужин подавали после захода солнца, когда Александр закончил первый сеанс позирования для Апеллеса на деревянном коне. Он счел, что великий мастер решит начать с более трудного.
— А завтра отведите меня в конюшни и выведите для меня Букефала: он тоже должен попозировать, — заявил художник, бросив снисходительный взгляд на деревянную фигуру, которую Евмену удалось спешно добыть у одного ремесленника, изготовляющего театральную бутафорию.
— Тогда советую тебе зайти к моему повару и взять медовых сухарей, чтобы подружиться с Букефалом, — сказал Александр. — Он до них большой любитель.
Стольник объявил, что столы накрыты. Апеллес нанес последние штрихи, после чего Александр слез с деревянного скакуна и подошел к художнику.
— Можно посмотреть?
Царь кинул взгляд на огромный щит, и его настроение вдруг резко переменилось. Мастер набросал углем основные линии образа, быстрыми, вихревыми штрихами, лишь изредка приостанавливаясь, чтобы проработать некоторые детали: глаза, пряди волос, пальцы, раздутые ноздри Букефала, бьющие об землю копыта…
Апеллес украдкой следил за его реакцией.
— Это лишь набросок, государь, еще далеко до завершения. Цвет и объем все переменят…
Александр поднял руку, не дав ему договорить:
— Это уже шедевр, Апеллес. Здесь ты проявил свою самую сильную сторону; остальное всякий может вообразить.
Они вместе вошли в пиршественный зал, где их ждали правители города, главы священных коллегий и друзья царя. Александр заранее приказал соблюдать меру во всем, не желая, чтобы у эфесян сложилось о нем и его товарищах превратное мнение. «Подруги», которых привели гости, ограничились игрой на музыкальных инструментах, танцами и несколькими невинными шутками, а вино подавали на греческий лад — на три четверти разбавленное водой.
Апеллес и Лисипп были в центре внимания, поскольку находились в зените своей славы.
— Я слышал действительно любопытную историю! — сказал Каллисфен, обращаясь к Апеллесу. — Про портрет, который ты делал для царя Филиппа.
— Вот как? — ответил Апеллес. — Ну так расскажи, а то я что-то не припомню.
Все рассмеялись.
— Хорошо, — продолжил Каллисфен, — я перескажу так, как рассказали мне. Значит, царь Филипп послал за тобой, потому что хотел повесить в Дельфах свой портрет, но сказал: «Сделай меня чуть-чуть покрасивее… в общем, не рисуй меня со стороны слепого глаза, подправь осанку, пусть волосы будут почернее, не преувеличивай, но ты меня понял…»