Александр Македонский. Пески Амона
Шрифт:
На берегу, как муравьи, копошились солдаты, стояли шум и гвалт: удары кувалд, крики, ритмические возгласы моряков, тащивших огромные бревна от разобранных машин, чтобы поднять их на баржи.
Бросив последний взгляд на остатки союзного флота и раскинувшийся на мысе город, царь дал сигнал к отправлению. Меж заросших оливами склонами гор — Латмоса на севере и Гриоса на юге — перед ним открылась широкая равнина, в глубине которой вилась пыльная дорога, ведущая к городу Милассы.
Погода стояла теплая и безоблачная, на холмах серебром сияли оливы, а вдоль ручьев, текущих среди красных от маков полей, орудовали клювами белые журавли в поисках лягушек и мальков. При прохождении войска они с любопытством поднимали головы с длинным клювом, а потом опять спокойно принимались за дело.
— Ты веришь в ту историю про журавлей и пигмеев? — спросил Леоннат ехавшего рядом Каллисфена.
— Ну, об этом говорит Гомер, а многие считают Гомера правдивым источником, — ответил Каллисфен без особого убеждения.
— Да… Я помню уроки старого Леонида: он рассказывал про непрестанную борьбу между журавлями, которые пытались в клюве унести детей пигмеев, и пигмеями, которые пытались красть журавлиные яйца. Мне кажется, это россказни для малышни, но если Александр действительно собирается дойти до границ Персидской державы, мы, может быть, увидим и страну пигмеев.
— Возможно, — ответил Каллисфен, пожав плечами, — но я бы на твоем месте не очень на это рассчитывал. Видишь ли, это народные сказки. Кажется, в верховьях Нила действительно встречаются чернокожие карлики, но сомневаюсь, что они ростом с кулак и что они срубают колосья топорами. Истории, переходя из уст в уста, со временем искажаются. Например, если я начну рассказывать, что журавли похищают детей пигмеев, чтобы отнести их бездетным парам, то добавлю собственный вымысел к истории, и без того кем-то придуманной, но в ней все равно останется определенное правдоподобие. Понимаешь?
У Леонната его слова вызвали некоторое замешательство, и он обернулся к мулам, груженным тяжелыми мешками.
— Что там, в этих мешках? — спросил Каллисфен. — Песок.
— Песок?
— Именно.
— Но зачем?
— Он служит мне для тренировок в борьбе. Дальше местность может оказаться скалистой, и тогда я не смогу упражняться. И потому вожу с собой песок.
Каллисфен покачал головой и ударил пятками свою кобылу. Через какое-то время его обогнал Селевк, галопом направлявшийся к голове колонны. Остановившись рядом с Александром, он указал на что-то на гребне Латмоса.
— Вон, видишь?
— Что это?
— Я послал пару разведчиков взглянуть — там какая-то старая госпожа, она с утра следует за нами со своей свитой.
— Клянусь Зевсом, всего я мог ожидать на этой земле, но чтобы меня преследовала старушка!
— Возможно, у нее имеется некая цель, — усмехнулся Лисимах, ехавший неподалеку.
— Не говори глупостей, — оборвал его Селевк. — Что велишь делать, Александр?
— Она явно не представляет опасности. Если мы ей нужны, пусть сама и приходит. Не думаю, что стоит тревожиться об этом.
Они двигались шагом вслед за высланными вперед конными дозорами, пока не прибыли на широкую равнину. В этом месте долина воронкой сжималась по направлению к городу.
Прозвучал сигнал к привалу, и «щитоносцы» установили полотняные навесы, чтобы устроить царю и командирам тень.
Прислонившись к вязу, Александр выпил из фляжки несколько глотков воды. Начинало здорово припекать.
— К нам гости, — заметил Селевк.
Царь обернулся к холму и увидел пешего человека, ведущего в поводу белого мула, на котором сидела богато наряженная женщина почтенного возраста. Позади еще один слуга нес зонтик, а третий опахалом из конского волоса отгонял мух.
За ними двигался малочисленный вооруженный отряд, не подававший ни малейших признаков агрессивности; далее следовала маленькая свита с телегами разных размеров и вьючными животными.
Оказавшись на расстоянии в пол стадия, караван остановился. Один из мужчин эскорта приблизился к месту, где в тени вяза отдыхал Александр, и попросил проводить его к царю.
— Великий царь, моя госпожа, царица Карий Ада, просит твоей аудиенции.
Александр сделал знак Лептине привести ему в порядок волосы и плащ и поправить диадему, после чего ответил:
— Мы рады принять твою госпожу в любое время.
— В том числе и сейчас? — спросил чужеземец по-гречески с заметным восточным акцентом.
— В том числе и сейчас. Мы не многое можем ей предложить, но она окажет нам честь, если соизволит сесть с нами за стол.
Евмен, оценив ситуацию, велел поскорее натянуть хотя бы верхнюю часть царского шатра, чтобы гости могли сидеть в тени, и в невероятно короткое время организовал расстановку столов и кресел, так что к появлению царицы все было уже готово.
Один из стремянных встал на четвереньки, и знатная дама сошла со своей кобылы, ступив ему на спину, как на табурет, после чего двинулась к Александру, который встретил ее с видом чрезвычайного почтения.
— Добро пожаловать, почтенная госпожа, — проговорил он на изысканном греческом. — Ты говоришь на моем языке?
— Разумеется, — ответила дама, приблизившись к деревянному трончику, который проворно выгрузили с одной из повозок ее обоза. — Могу я сесть?
— Прошу тебя, — жестом пригласил ее царь и уселся сам, окруженный друзьями. — Эти люди, которых ты видишь, — мои друзья, больше чем братья: Гефестион, Селевк, Птолемей, Пердикка, Кратер, Леоннат, Лисимах, Филот. А вот этот, самого воинственного вида, — царь не смог удержаться от улыбки, — мой царский секретарь, Евмен из Кардии.
— Приветствую тебя, царский секретарь, — обратилась к нему дама, грациозно наклонив голову.
Александр посмотрел на гостью — ей было около шестидесяти. Она не красила волосы и не скрывала уже поседевшие виски, но, должно быть, в свое время была очаровательной женщиной. Карийское шерстяное платье с вышитым узором на мифологические сюжеты облегало фигуру, которая еще несколько лет назад наверняка была весьма привлекательной.
Подчеркнутые легким гримом глаза, лучистые и безмятежные, имели красивый янтарный оттенок; прямой нос и высокие скулы придавали ей благородство и достоинство. Ее волосы были забраны на затылке в узел, а на голове покоилась легкая золотая диадема, украшенная ляпис-лазурью и бирюзой, но как ее наряд, так и осанка указывали на некоторую печаль и как-то постарели, словно жизнь ее утратила всякий смысл.