Александр Македонский. Пределы мира
Шрифт:
— В этом у меня нет сомнения. Антипатр всегда с трудом справлялся с ней. Моя мать желает властвовать, править, она хочет использовать свои способности, и помешать ей непросто. Иногда я спрашиваю себя, что бы сказал обо всем этом Аристотель.
— Это нетрудно узнать, достаточно спросить Каллисфена.
— Каллисфен порой меня раздражает.
— Это заметно. И ему это не нравится.
— Но он ничего не делает, чтобы избежать этого.
— Не совсем так. У Каллисфена имеются принципы, и он учился у своего дяди в этом отношении не идти на компромиссы. Тебе нужно попытаться понять его. — Тут Евмен сменил тему: — Какие у тебя планы на ближайшее будущее?
— Хочу устроить театральные состязания и гимнастические игры.
— Театральные… состязания?
— Именно.
— Но зачем?
— Людям нужно развлечься.
— Людям нужно снова взяться за мечи. Они не воюют уже больше года, и если подойдут персы, я не знаю…
— Персы определенно сейчас не появятся. Дарий занят тем, что собирает самое большое войско, какое только видывали, чтобы уничтожить нас.
— И ты даешь ему на это время? Устраиваешь театральные представления и гимнастические игры?
Секретарь покачал головой, словно считал поведение царя явным безумием, но Александр встал и положил руку ему на плечо.
— Послушай, мы не можем ввязываться в изматывающие боевые действия и брать один за другим все города и крепости персидской державы. Ты видел, чего нам стоило взятие Милета, Галикарнаса, Тира…
— Да, но…
— И потому я хочу дать Дарию время призвать всех его солдат до последнего, а потом встречусь с ним и решу все одним сражением.
— Но… мы можем проиграть.
Александр посмотрел Евмену в глаза, словно друг произнес очевидную нелепицу.
— Проиграть? Невозможно.
Евмен потупился. В этот момент он понял, что письмо Олимпиады только укрепило Александра в том, во что он и так подсознательно верил: он непобедим и бессмертен. А то обстоятельство, что это подразумевает его божественность, было не столь уж важно. Но убеждены ли в этом так же решительно войско и товарищи Александра? что-то будет, когда средь беспредельной азиатской равнины они окажутся перед величайшим войском всех времен?
— О чем ты думаешь? — спросил Александр.
— Да так, ни о чем. Мне пришел на ум один отрывок из «Похода десяти тысяч» — тот, где…
— Не продолжай, — перебил его царь. — Я знаю, на что ты намекаешь,
И он начал цитировать по памяти:
Уже настал полдень, а враг все не появлялся, но во второй половине дня вдали на равнине белым облаком показался столб пыли. Чуть позже уже можно было различить блеск металла, копья и шеренги воинов…
— Сражение при Кунаксе. Бесчисленное войско Великого Царя призраком возникло из пыли в пустыне. Однако даже тогда греки победили, а если бы они быстро атаковали центр вместо того, чтобы нападать на левый фланг противника, они убили бы персидского монарха и завоевали всю его державу. Организуй гимнастические игры и театральные состязания, друг мой.
Снова покачав головой, Евмен двинулся к выходу.
— Вот еще что, — сказал царь, задержав секретаря на пороге. — Подбери пьесы, чтобы Фессал мог в должной мере продемонстрировать свои голос и осанку. «Царь Эдип», например, или…
— Не беспокойся, — сказал секретарь. — Ты знаешь, что я разбираюсь в таких вещах.
— А как здоровье Пармениона?
— Сокрушен, но не подает виду.
— Думаешь, в нужный момент он будет на высоте?
— Полагаю, да, — ответил Евмен. — Таких людей, как он, на свете немного.
И он вышел.
Александр торжественно открыл гимнастические игры и театральные представления, а потом пригласил друзей и старших командиров на пир. Собрались все, кроме Пармениона, который прислал слугу с извинительной запиской:
Парменион царю Александру: здравствуй!
Прошу прощения за то, что не приму участия в пиршестве. Я чувствую себя не очень хорошо и не смогу почтить твое застолье своим присутствием.
Вскоре выяснилось, что это застолье предназначалось для бесед, поскольку не было видно ни танцовщиц, ни гетер, искусных в любовных играх, а сам Александр в качестве симпосиарха — главы пиршества — развел в кратере вино четырьмя частями воды. Все также поняли, что он хочет обсудить философские и литературные проблемы, а не военные вопросы, так как рядом с собой царь оставил места для Барсины и Фессала. Далее расположились Каллисфен и два философа-софиста, прибывших с афинским посольством. За ними — Гефестион, Евмен, Селевк и Птолемей со своими случайными подругами, а остальные друзья устроились в другой части зала.
Хотя лето было в разгаре, погода испортилась и из набухших черных туч на старый город хлынул дождь. Когда повара начали подавать первое блюдо — ягненка, зажаренного со свежими бобами, вдруг раздался гром, заставив дрожать стены здания и вызвав рябь в кубках с вином.
Приглашенные безмолвно переглянулись, а гром прокатился вдаль и разбился о подножие горы Ливан. Повара продолжили подавать мясо, а Каллисфен, повернувшись к Александру с иронично-шутливой улыбкой, спросил:
— Если ты — сын Зевса, смог бы ты сделать такое?
Царь на мгновение опустил голову, и многие в зале подумали, что сейчас он разразится вспышкой гнева, да и у самого Каллисфена был такой вид, будто он уже раскаялся в своей не слишком удачной шутке. Заметив его бледность, Селевк шепнул на ухо Птолемею:
— На этот раз он обмочился.
Но Александр снова поднял голову, продемонстрировал безмятежную улыбку и ответил:
— Нет. Не хочу, чтобы мои сотрапезники померли со страху.
Все разразились смехом. На этот раз гроза миновала.
ГЛАВА 4
Этеокл скакал несколько дней, лишь на краткие часы засыпая рядом со своим конем. Весь этот путь он проделал, пугаясь криков ночных зверей и воя шакалов, опасаясь сбиться с дороги, боясь, что на него нападут и ограбят, отнимут коня и провизию или схватят, чтобы продать в рабство в далекие страны, где его никто никогда не найдет и не выкупит. За всю свою короткую жизнь он никогда в одиночку не сталкивался с такими тревогами и опасностями, но ему придавало мужества ощущение, что меч его отца — рядом. Изо всех сил мальчик сжимал оружие, принадлежавшее раньше великому Мемнону Родосскому. К тому же его высокий рост создавал впечатление, будто он уже взрослый.