Александр Македонский. Пределы мира
Шрифт:
— А ты? Как ты себя чувствуешь?
— Я очень благодарна тебе за то, что ты сделал, но моя жизнь теперь уже не та, что раньше. Женщина, имеющая детей, не может быть преданной возлюбленной: ее сердце всегда отчасти принадлежит другому чувству.
— Ты хочешь сказать, что больше не хочешь меня видеть?
Барсина в замешательстве склонила голову.
— Не мучай меня! Ты знаешь, что я хочу видеть тебя каждый день, каждое мгновение! Твое отсутствие и твоя холодность причиняют мне боль. Прошу тебя, оставь меня ненадолго в одиночестве, чтобы я пришла в себя. Я построю в глубине моего сердца маленькое убежище для воспоминаний, а потом… Потом я научусь любить тебя так, как ты хочешь.
Он встал, и она подошла к нему, обволакивая царя своей красотой и ароматом. Александр взял в ладони ее лицо и поцеловал.
— Не отчаивайся. Ты снова увидишь своего сына, и, возможно, когда-нибудь в не столь отдаленном будущем мы все сможем жить в мире.
Он погладил ее по лицу и вышел.
На лестнице Александру повстречался Селевк.
— Прибыл корабль от Антипатра со срочным сообщением. Вот оно.
Александр прочел:
Антипатр, регент царства, Александру: здравствуй!
Спартанцы собрали войско и двинулись на наши и союзные нам гарнизоны на Пелопоннесе, но пока они одни. Очень важно, чтобы все так и осталось. Сделай все возможное, чтобы положение не изменилось, и тогда мне не понадобится помощь. Твои мать и сестра здоровы; возможно, тебе следует подумать о новом браке для Клеопатры.
Береги себя.
— Надеюсь, от старика пришли хорошие известия, — сказал Селевк.
— Не совсем. Спартанцы выступили против нас и напали на наши гарнизоны. Надо бы напомнить афинянам об их обязательствах перед нами. Когда назначена аудиенция афинскому посольству?
— На сегодняшний вечер. Они уже вручили Евмену ноту, в которой просят возвращения афинских пленных, захваченных в битве при Гранике.
— Они не теряют времени. Но боюсь, останутся разочарованы. Что еще?
— Твой врач Филипп следит за беременностью жены Дария. Она вызывает у него сильную озабоченность, и он хочет, чтобы ты это знал.
— Понятно. Скажи афинянам, что я приму их по окончании спектакля, и попроси Барсину прийти в палаты к царице. Она может там пригодиться.
Спустившись по лестнице, Александр направился к Филиппу. Тот как раз выходил из своего жилища в сопровождении двоих помощников с полными лекарств руками.
— Как здоровье царицы? — спросил его Александр.
— Все так же. То есть плохо.
— Но что с ней?
— Насколько я могу понять, ребенок повернулся, и она не может родить его.
И врач продолжил свой путь в помещение, где разместились женщины Дария со своими придворными.
— И ты ничем не можешь ей помочь?
— Наверное, я бы мог кое-что сделать, но боюсь, что она никогда не позволит мужчине осмотреть себя. Я пытаюсь давать советы ее повитухе, однако все еще остаются большие сомнения. Это женщина из ее племени, опытная более в магических искусствах, чем в медицине.
— Погоди, сейчас придет Барсина, и, возможно, ей удастся убедить царицу.
— Надеюсь, — ответил Филипп, но по его взгляду было видно, что не очень-то он на это надеется.
Они пришли во дворец, где было отведено место для царского гинекея, и увидели уже прибывшую Барсину; она в беспокойстве ждала их у входа. Евнух встретил их и провел в атриум. С верхнего этажа доносились приглушенные стоны.
— Она не кричит, даже когда начинаются схватки, — заметил Филипп. — Ей не позволяет стыдливость.
Евнух почтительным знаком пригласил их следовать за собой и провел всех на верхний этаж, где им встретилась выходившая из комнаты повитуха.
— Будь моим толмачом, — сказал врач Барсине. — Нужно во что бы то ни стало убедить ее, понимаешь?
Барсина кивнула и вошла в апартаменты царицы. Евнух тем временем отвел Александра к порогу другой двери и постучал.
Дверь открыла персидская дама в богатых одеждах. Она сопроводила гостей сначала в прихожую, а потом в зал, где находилась царица-мать Сизигамбис. Та сидела у окна, положив на колени испещренный буквами папирусный свиток, и вполголоса бормотала что-то. Евнух дал Александру понять, что царица молится, и македонский владыка замер у двери в почтительном молчании. Но царица вскоре заметила его. Поднявшись, она направилась ему навстречу и радушно заговорила по-персидски. На лице ее читались озабоченность, тревога и даже страдание, но не подавленность.
— Царица-мать приветствует тебя, — перевел толмач, — и просит принять ее гостеприимство.
— Поблагодари ее от моего имени, но скажи, что я не хочу доставлять ей никакого беспокойства. Я пришел только для того, чтобы постараться помочь супруге Дария, которая сейчас испытывает затруднения. Мой врач, — продолжил Александр, глядя ей в глаза, — говорит, что, наверное, смог бы ей помочь, если бы она… если бы она, преодолев стыдливость, позволила ему нанести ей визит.
Сизигамбис задумалась, в свою очередь, с волнением посмотрев ему в глаза, и оба почувствовали, насколько силен язык их взглядов и насколько далеки они от формальных фраз перевода. В это мгновение тишины до них донесся ослабленный стон роженицы, в гордом одиночестве боровшейся со своим страданием. Царицу-мать как будто ранил этот приглушенный стон, и ее взор затуманился слезами.
— Не думаю, — сказала она, — что твой врач может помочь ей, даже если она позволит ему.
— Почему, Великая Царица-мать? Мой врач очень искусен и…
Александр прервался, поняв по ее взгляду, что ее мысли движутся в другом направлении.
— Насколько я понимаю, — снова заговорила Сизигамбис, — моя невестка не хочет рожать.
— Не понимаю, Великая Царица-мать. Мой врач Филипп утверждает, что ребенок мог оказаться в неправильном положении и не находит выход, и…
По изборожденным годами и страданиями щекам царицы медленно скатились две слезы, и так же медленно из уст, как приговор, донеслись слова:
— Моя невестка не хочет рожать царя-пленника, и никакой врач не в силах изменить ее решения. Она держит младенца в себе, чтобы умереть вместе с ним.
Александр молчал, в замешательстве опустив голову.
— Ты не виноват, мой мальчик, — продолжала Сизигамбис надтреснутым от волнения голосом. — Такова судьба: ты пришел на эту землю, чтобы разрушить державу, основанную Киром. Ты подобен ветру, который бурей пролетает над землей. А потом ветер уносится, и ничто после урагана не остается как раньше. Остаются лишь люди, привязанные к своим воспоминаниям, как муравьи, уцепившиеся за травинки во время свирепой бури.
В этот момент раздался более громкий крик, а потом из внутренних палат дворца донесся зловещий хор рыданий.
— Свершилось, — молвила Сизигамбис. — Последний Царь Царей умер, не успев родиться.
Вошли две служанки — они накрыли ей лицо и плечи черным покрывалом, чтобы она могла дать выход своему горю, не показывая этого другим.
Александр хотел было сказать что-то еще, но, взглянув на старую царицу, увидел, что она подобна статуе, образу богини ночи, и не решился произнести в ее присутствии ни слова. Он лишь коротко наклонил голову и, выйдя из зала, прошел по коридору. Повсюду слышались стенания женщин Дария. От умершей царицы вышел Филипп, он был бледен и безмолвен.