Александр Македонский. Пределы мира
Шрифт:
Она посмотрела на Александра большими темными глазами и произнесла что-то, чего никто не понял.
Александр повернулся к Оксатру, но перс покачал головой.
— А твои скифы — они что-нибудь разобрали? Оксатр обменялся с ними несколькими словами, но они знаками показали, что речь воительницы не знакома и им.
— Я тебя не понимаю, — обратился Александр к красавице с улыбкой.
Ему было очень неприятно оказаться перед мифологическим существом, одним из тех, что заполняли его детские грезы, и не суметь обменяться с ним хотя бы несколькими словами.
Она проговорила что-то еще с ответной улыбкой и попыталась помочь себе жестами, но безрезультатно.
— Я ее поняла, — вдруг раздался голос за спиной Александра.
Царь резко обернулся на этот голос.
— Лептина!
Девушка вышла вперед и среди общего замешательства стала говорить с молодой воительницей.
— Но как это возможно? — проговорил Каллисфен, изумленный этим чудом.
Однако в памяти Александра вспыхнула далекая зимняя ночь, когда он проводил с Лептиной время в Эгах, в древнем дворце предков. Он вспомнил, как во сне она говорила на странном, непонятном языке. На плече у девушки была татуировка — такая же, как образ на золотом медальоне, что висел на шее этой амазонки: припавший к земле олень с длинными ветвистыми рогами.
— Такое иногда случается, — вмешался врач Филипп. — Ксенофонт пишет про аналогичный эпизод, случившийся в Армении, когда один раб вдруг распознал язык халибов, совершенно незнакомого ему народа.
А Лептина все говорила, сначала запинаясь, а потом более уверенно; слова выходили из ее уст с трудом, одно за другим, как будто всплывая из скрытых глубин. Александр подошел к ней и, обнажив татуировку у нее на плече, показал молодой воительнице.
— Узнаешь? — спросил он.
Судя по изумленному виду амазонки, она узнала, и этот знак имел для нее огромное значение.
Две девушки продолжили говорить на своем таинственном языке, потом амазонка сжала Лептине руки, посмотрела в глаза молодому чужеземному монарху и направилась к своему шатру.
— Что она тебе сказала? — спросил Александр, как только она удалилась. — Ты из их народа, это правда?
— Да, — ответила Лептина, — я из их народа. Когда мне было девять лет, меня похитила банда киммерийцев. Они продали меня работорговцу на понтийском рынке. Моей матерью была царица одного из племен этих женщин-воительниц, а отцом — знатный скиф, его племя жило близ Танаиса.
— Царевна, — прошептал Александр. — Вот ты кто!
— Вот кем я была, — поправила его Лептина. — Но теперь это время прошло, оно ушло навсегда.
— Это не так. Теперь ты можешь вернуться к своему народу и снова занять подобающее тебе место среди соплеменников. Ты свободна. Я дам тебе богатое приданое — золото, скот, лошадей.
— Подобающее мне место — при тебе, мой господин. Больше у меня нет никого на всем белом свете, и эти женщины для меня чужие. Я уйду с ними, только если ты прогонишь меня.
— Я ничего не заставляю тебя делать против твоей воли. Если тебе угодно, оставайся при мне, пока я жив. Но скажи мне: зачем эта молодая женщина пришла сюда? Зачем разбила там свой шатер?
Лептина потупилась, словно ей было неловко отвечать на такой вопрос, но, в конце концов, ответила:
— Она сказала, что является царицей женщин-воительниц, живущих между рекой Оке и побережьем Каспийского моря. Она слышала, что ты — самый сильный и могущественный в мире мужчина, и думает, что только ты достоин ее. Она ждет тебя в этом шатре и приглашает провести с ней ночь. И надеется… зачать от тебя ребенка, сына или дочь, который когда-нибудь получит скипетр из ее рук.
Она закрыла лицо руками и убежала в слезах.
ГЛАВА 47
Александр посмотрел на одинокий шатер, еле различимый в темноте среди степи. До его ушей доносился сдерживаемый плач Лептины, и он испытал глубокое волнение, подумав о двойном чуде, произведенном этой таинственной землей: о появлении отряда амазонок в месте, столь отдаленном от реки Термадонта, что течет, согласно легенде, до границ их территории, и об открытии Лептины, вдруг заговорившей на их родном языке.
Ему хотелось бы помочь Лептине, боровшейся со смятением. Столь различные, далекие друг от друга жизни вдруг встретились в ее душе, разрывая ее на части… Но еще сильнее Александра разбирало любопытство узнать эту таинственную женщину, ждавшую его среди степи, окутанной ночным мраком. Он сел на коня и с одним мечом направился к одинокому шатру. Увидев это, Гефестион сделал знак нескольким воинам из «Острия» подойти.
— Расположитесь вокруг этого шатра, чтобы никто вас не видел, — велел он, — и при малейшем подозрительном звуке немедленно бегите на помощь царю. Возьмите с собой Перитаса: в случае опасности он окажется быстрее всех.
Воины повиновались и, скрывшись в темноте, рассыпались вокруг шатра. Один из них, держа на поводке Перитаса, подошел ближе других и притаился в траве вместе с псом. Однако ночь прошла спокойно, и Перитас все время продремал, настораживая уши и поднимая морду, лишь когда до него доносился запах какого-нибудь дикого зверя, проходившего по затихшей степи.
Никто никогда не узнал, что случилось этой ночью и зародил ли Александр сына в лоне царицы бескрайних пустынь, чтобы тот вырос, как дикий жеребец, и бегал, нищий и свободный, по безграничным просторам, под взором солнца и крыльями ветра.
Перед рассветом царь вернулся с ярким лихорадочным светом в глазах, словно спустился с Олимпа.
Он продолжал идти на запад, пока не добрался до какой-то реки. Там Александру захотелось спуститься вниз по течению и посмотреть, куда она течет и не ведет ли к северному Океану, но через три дня похода степь перешла в пустыню, и река зачахла в раскаленных песках. Тогда войско снова повернуло на запад, и через четыре перехода в пять парасангов обнаружилась другая река. Они стали спускаться вдоль нее, но опять увидели, как иссушенная земля поглощает ее в своих трещинах.