Александр Македонский. Пределы мира
Шрифт:
Птолемей приблизился к царю, который тревожно вглядывался в подернутый знойной дымкой горизонт, и положил руку ему на плечо:
— Давай вернемся назад, Александр. Ничего там нет, разве что полуденные кошмары. Если земля здесь пожирает реки до того, как они впадут в море, наверняка имеет смысл поскорее бежать из таких мест. Разве может мать сожрать своего сына после рождения?
Каллисфена тоже смутило это явление. Физика и философия подсказывали ему ответы, но тут же поднимавшийся из глубин сознания страх отвергал их.
— Хотел бы я знать ответ на эти вопросы, Птолемей, — не оборачиваясь, сказал царь. — Я бы хотел, если хватит сил, проследить за обманчивыми формами полуденных кошмаров и всех тех призраков, что населяют горизонт. Как повезло Улиссу! Когда он привязал себя к мачте, ему удалось услышать пение сирен… Он никому не рассказал, о чем были эти песни. Эта тайна умерла вместе с ним в далеком укромном месте, куда привело его предсказание Тиресия, у долгожданной цели последнего путешествия…
Войско двинулось дальше на юг. День за днем по мере приближения к Маргианской возвышенности им попадалось все больше воды и травы, растений и животных. На берегу одной реки царь основал еще один город и назвал его Александрия Маргианская. Там он поселил жившие в окрестностях полукочевые народы, а также часть мужчин и женщин из следовавшего за войском каравана. Кроме того, он оставил там гарнизон — пятьдесят македонян, греков и фессалийцев из числа тех, кто завел семьи с азиатскими женщинами, которые с неимоверным упорством, проявляя нечеловеческую выносливость, шли вслед за войском. Царь оставил в своем новом городе тех солдат, что давно позабыли свои былые семьи, свою далекую родину и то время, когда они жили в Македонии, — хотя, казалось бы, прошло не так уж и много лет.
К концу осени царь вернулся в Бактрию, чтобы перезимовать там. Он велел устроить суд над узурпатором Бессом по персидскому ритуалу. Оксатр собрал совет пожилых судей и велел привести пленника. Раны, нанесенные ему той ночью в темном поле близ Курушката, зарубцевались, но придали обезображенному лицу еще более ужасающий вид.
Суд не занял много времени. Когда подсудимого спросили, не хочет ли он сказать что-либо в свое оправдание, Бесс не произнес ни слова. Он молча стоял перед своими врагами с достоинством человека, желавшего спасти честь Персидской державы, которую унизил Дарий, дважды трусливо бежавший с поля боя. То было достоинство патриота, попытавшегося возглавить восстание против захватчика.
Был вынесен приговор, самый страшный из возможных, выносившийся тем, кто злодейски покушался на священную царственную особу и захватывал трон Ахеменидов, — четвертование.
Бесса раздели догола и вывели на открытое место, издавна предназначенное для исполнения подобных приговоров. Две ивы, длинные и тонкие, стоявшие друг рядом с другом, наклонили до земли, чтобы они скрестились, и верхушку каждой привязали канатом к вбитому в землю колу. Между двух согнутых таким образом стволов получилось нечто вроде лука. Пленника подвели туда и за руки и ноги привязали к двум верхушкам, как можно выше, чтобы он повис над землей на высоте примерно пяти локтей. Присутствовали при этом варварском ритуале не только персы и местные жители. Было также немало македонян и греков. Специально приехала из Задракарты царевна Статира; ей не терпелось увидеть месть за отца, которого она давно похоронила и оплакала. Статира сидела рядом с Александром, бледная и неподвижная.
По знаку верховного судьи палачи подошли к канатам и занесли топоры. По второму знаку они одновременно нанесли точный удар и перерубили канаты. Два ствола тут же выпрямились, и на мгновение мощные мускулы Бесса напряглись в невозможном усилии сопротивления, а потом его тело разорвало. Левая часть от плеча до паха осталась на одном дереве, а другая, с головой и внутренностями, повисла на другом. В глазах казненного еще оставалась тень жизни, когда хищные птицы, всегда ожидавшие поживы в этом месте, опустились попировать на его растерзанном теле.
Александр со Статирой и двором остался в Бактре на всю зиму. Царь много времени проводил с Евменом, чтобы писать послания сатрапам своих провинций: Антигону по прозвищу Одноглазый, который правил Анатолией, Мазею в Вавилон, а также Артабазу в Памфилию. Он поинтересовался, как дела у Фраата: оправился ли он от скорби после утраты своих родных и ведет ли безмятежную жизнь в своем приморском дворце. Царь также велел своим кузнецам сделать маленькую колесницу и послал ему в подарок вместе с двумя скифскими жеребятами.
Он получил письма от своей матери Олимпиады и от Клеопатры, которая рассказывала о жизни во дворце в Бутроте и о своей тоске:
Известия о твоих деяниях доходят до меня ослабленными и несколько искаженными из-за расстояния, и мне кажется невозможным, что я, твоя сестра, не могу видеть тебя, не могу знать, когда ты вернешься, когда сможешь завершить свой нескончаемый поход.
Я страдаю от разлуки с тобой и от одиночества. Прошу, позволь мне приехать, чтобы лично увидеть совершенные тобою чудеса и великолепие завоеванных городов.
Благодарю за подарки, которые ты постоянно мне присылаешь и которыми я горжусь; но самым большим подарком была бы возможность обнять тебя, неважно где, в ледяных ли полях Скифии или пустынях Ливии. Прошу тебя, позови меня к себе, Александрос, и я прилечу без промедления, бросив вызов и бурным морским волнам, и враждебным ветрам. Береги себя.
Александр продиктовал ответ, нежный и ласковый, но твердый, и закончил его словами:
Моя держава еще не умиротворена, нежнейшая сестра, и я должен просить тебя некоторое время потерпеть. Когда все будет закончено, я позову тебя к себе, чтобы ты разделила мою радость и смогла присутствовать при рождении нового мира.
Александр повернулся к Евмену:
— Слог Клеопатры улучшается с каждым разом, — сестра определенно берет дорогие уроки у лучшего учителя риторики.
— Верно, — признал Евмен. — И все же даже за ее цветистыми образами, за риторическими прикрасами остается истинное чувство. Клеопатра всегда тебя любила, всегда защищала от гнева твоего отца. Неужели ты не скучаешь по ней?
— Страшно скучаю, — признался Александр, — и тоскую по тем дням, Но не хочу предаваться воспоминаниям, ведь поставленная передо мной задача неумолимо возвращает меня к себе. Это божественное веление, ради которого я должен пожертвовать всем. От него мне никуда не деться.
— Ты не хочешь от него никуда деваться, — заметил Евмен.
— Может быть, ты думаешь, что я смог бы, если бы захотел? Боги помещают в сердца людей мечты, желания и стремления, которые зачастую оказываются больше самих людей. Величие человека заключается в мучительном несоответствии между намеченной целью и силами, отпущенными ему природой.
— Как в случае с Бессом.
— И с Филиппом.
— И с Филиппом, — согласился Евмен, потупившись. Оба замолчали, словно это место овеяла тень убитого великого монарха, вдруг вызванная из забвения.
Иной раз Александр посвящал себя поддержанию связей с городами, носящими его имя, что основал в самых отдаленных провинциях державы. Он лично переписывался с начальниками гарнизонов и правителями скромных общин, поселившимися на границах труднодоступных и неизведанных земель. Он составлял доклады Аристотелю, рассказывая о местных порядках и жизненных укладах, чтобы обогатить его коллекцию.