Александр Македонский. Сын сновидения
Шрифт:
Огонь светильников отбрасывал на его лицо резкие тени, горел в диких глазах.
— Скажи мне, какой он, — велел царь тем же тоном, каким посылал своих воинов на смерть во имя величия Македонии.
Гонец в ужасе осознал, что не сможет удовлетворительно ответить на вопрос, и вспомнил лишь четыре слова, которые было велено передать. Он прокашлялся и громогласно объявил:
— Царь, твой сын — красивый, здоровый и крепкий мальчик.
— Откуда ты знаешь? Ты видел его?
— Я бы ни за что не посмел, государь. Я стоял в коридоре,
— Тебе сказали, похож он на меня?
Чуть замявшись, гонец ответил:
— Этого мне не сказали, но я уверен, что похож.
Филипп повернулся к Антипатру, который подошел обнять его, и в это мгновение гонец вспомнил, что, пока бежал к лестнице, услышал еще кое-что:
— Врач сказал еще, что…
Филипп резко обернулся:
— Что?
— Что царица чувствует себя хорошо, — одним духом закончил вестник.
— Когда это произошло?
— Прошлой ночью, вскоре после захода солнца. Я бросился вниз и поскакал. Я не останавливался ни на минуту, даже чтобы поесть, и только пил из своей фляги, не слезая с коня. Я слезал, лишь чтобы пересесть на другого… Я не видел, сколько было времени.
Филипп хлопнул его по плечу.
— Дайте поесть и выпить этому нашему другу. Всего, что он пожелает. И дайте ему поспать в хорошей постели, за то, что доставил мне лучшую из вестей.
Послы в свою очередь поздравили царя и попытались воспользоваться благоприятным моментом, чтобы завершить переговоры с наибольшей выгодой для себя, но тот заявил:
— Не сейчас, — и ушел в сопровождении своего начальника штаба.
Филипп тут же созвал всех командиров своего войска, велел принести вина и пожелал, чтобы они выпили с ним, а потом приказал:
— Трубите сбор. Хочу, чтобы мое войско построилось в безупречном порядке, как пехота, так и конница. Хочу, чтобы собрались все.
В лагере зазвучали трубы, и люди, уже слегка пьяные или полуголые в шатрах проституток, начали вставать на ноги, облачаться в доспехи, хватать копья и в спешке бросились строиться, поскольку сигнал трубы был равносилен голосу самого царя, кричавшего в ночи.
Филипп уже стоял на возвышении, окруженный своими военачальниками, и, когда все выстроились, самый старый воин, как обычно, выкрикнул:
— Зачем позвал нас, царь? Чего ты хочешь от своих солдат?
Филипп вышел вперед. Он был в парадных доспехах из железа и золота и длинном белоснежном плаще; на ногах сверкали поножи с серебряной чеканкой.
Тишину нарушало лишь фырканье коней и крики ночных зверей, привлеченных огнями лагеря. Полководцы, стоявшие по бокам от государя, видели, что его лицо покраснело, как бывало, когда он сидел у бивака, а глаза горят.
— Македонские мужи! — крикнул царь. — У меня дома, в Пелле, царица родила мне сына. В
Командиры приказали салютовать оружием, и пехотинцы взметнули вверх сариссы, огромные двенадцатифутовые боевые копья, конники подняли к небу лес дротов, а кони забили копытами и заржали, кусая удила.
Потом все начали ритмично выкрикивать имя царевича:
— Александр! Александр! Александр! — и стучать наконечниками копий по щитам, поднимая шум к самым звездам.
Они думали, что и слава Филиппова сына вместе с их голосами и шумом их оружия взметнется к обиталищу богов среди небесных созвездий.
В это время другой македонский военачальник — Парменион — со своим войском стоял лагерем в горах Иллирии неподалеку от озера Лихнитис, чтобы обезопасить также и этот участок македонской границы. Позже говорили, что в тот самый день, когда было объявлено о рождении у Филиппа сына, царь взял город Потидею и получил известие еще о двух победах: Пармениона над иллирийцами и своей квадриги на Олимпийских состязаниях. Прорицатели объявили, что царственный младенец, рожденный в день трех побед, будет непобедим.
На самом деле Парменион разбил иллирийцев в начале лета, вскоре после празднования Олимпийских игр и гонки колесниц, но, тем не менее, можно сказать, что Александр родился в год чудесных предзнаменований, и оставалось ожидать, что все его последующие деяния будут сродни скорее божественным, нежели человеческим.
Потидейские послы попытались продолжить свои переговоры с того места, на котором остановились, но Филипп кивнул своему начальнику штаба:
— Антипатр прекрасно знает мои соображения на этот счет, говорите с ним.
— Но, государь, — возразил Антипатр, — совершенно необходимо, чтобы царь…
Не дав ему закончить фразу, Филипп накинул плащ и свистом кликнул своего коня. Антипатр последовал за ним.
— Государь, ради этого момента потребовались месяцы осады и жестоких боев, и не можешь же ты…
— Еще как могу! — воскликнул царь, вскочив на коня и пришпорив его.
Покачав головой, Антипатр вернулся было в царский шатер, когда услышал оклик Филиппа:
— Возьми! — крикнул тот, сняв с пальца перстень с печаткой и бросая его своему соратнику. — Пригодится. Заключи для меня договор получше, Антипатр; ведь эта война и впрямь недешево нам обошлась!
Полководец на лету поймал царский перстень и несколько мгновений стоял, глядя, как царь скачет через лагерь и вылетает из северных ворот, а потом крикнул страже:
— За ним, идиоты! Неужели вы оставите его одного? Шевелитесь, гром на вашу голову!
Стража помчалась вслед, когда плащ Филиппа еще белел в лунном свете на склоне горы, а спустя несколько мгновений все исчезло. Антипатр вернулся в шатер, усадил ошеломленных потидейских послов, и, усевшись сам, спросил;
— Ну, так на чем мы остановились?