Александр Македонский. Сын сновидения
Шрифт:
— Вероятно, — кивнул Гефестион. — Когда-то и я посещал в Миезе его уроки: Аристотель ни во что не верит, даже в богов. Он опирается только на свой разум.
Сложив руки на животе, Аристотель прислонился к спинке кресла.
— А Дельфийский оракул? Ты учел ответ из Дельф? Даже это может вызвать подозрения. Помни: оракул живет за счет доверия к нему, но, чтобы создать это доверие, ему нужно бесконечное наследие знаний. И никто в мире не обладает такими знаниями, как жрецы святилища Аполлона: за счет их они могут предсказывать будущее. Или же определять его. Результат один.
Каллисфен положил руки на стол, где были написаны имена всех, кого на данный момент можно было заподозрить в причастности к убийству царя.
Аристотель продолжил:
— Что ты знаешь об убийце? Кого он посещал последнее время, непосредственно перед цареубийством?
— Насчет этого есть одна некрасивая история, дядя, — начал Каллисфен. — История, в которой глубоко замешан Аттал, отец Эвридики. Можно сказать, по уши.
— И Аттала убили.
— Именно.
— И Эвридика тоже мертва.
— По сути, да. Александр уже построил для нее пышную гробницу.
— Более того, он набросился на свою мать Олимпиаду за то, что она с ней сделала, и, возможно, за убийство ребенка.
— Это как будто оправдывает Александра.
— Но в то же время убийство было ему на руку.
— Подозреваешь его?
— Насколько я его знаю, он не мог этого сделать. Но иногда знание или подозрение о готовящемся преступлении без серьезных попыток ему помешать можно считать формой соучастия. Трудность в том, что слишком многие были заинтересованы в убийстве Филиппа. Мы должны продолжать сбор информации. Истина в этом случае может оказаться суммой большого числа улик против того или иного из подозреваемых. Продолжай расследование фактов, касающихся Аттала, а потом сообщи мне. Но сообщи также и Александру: ведь это он поручил тебе расследование.
— Я должен докладывать ему обо всем?
— Обо всем. И не упусти его реакции.
— Можно сказать ему, что ты мне помогаешь?
— Конечно, — ответил философ. — Во-первых, потому что ему это доставит удовольствие. А во-вторых, потому что он и так знает об этом.
ГЛАВА 42
Парменион вернулся в Пеллу вместе со своим сыном Филотом к концу осени, отдав все необходимые распоряжения, чтобы войско в Азии могло спокойно перезимовать.
Его принял Антипатр, хранивший в это время царскую печать и исполнявший обязанности регента.
— Мне очень жаль, что я не смог принять участия в похоронах царя, — сказал Парменион. — И я очень сожалею о смерти Аттала, хотя не скажу, что она стала для меня неожиданностью.
— Однако Александр выразил тебе свое полное доверие, послав к тебе Филота. Он хотел, чтобы ты добровольно принял решение, какое покажется тебе более справедливым.
— Потому я и вернулся. Но меня удивляет царская печать у тебя на пальце: царица-мать всегда не очень-то тебя жаловала. Говорят, она всегда пользовалась большим влиянием на Александра.
— Это правда, но царь прекрасно знает, чего хочет. А хочет он, чтобы его мать держалась подальше от политики. И действует самым решительным образом.
— А в остальном?
— Суди сам. За три месяца он вернул к жизни Фессалийский союз, усмирил фиванцев, вновь сплотил всеэллинский союз и вернул себе Пармениона, то есть ключи от Востока. Для мальчишки, как зовет его Демосфен, это не мало.
— Ты прав, но остается север. Трибаллы заключили союз с гетами, живущими в низовьях Истра, и вместе они постоянно совершают набеги на нашу территорию. Мы потеряли многие города, основанные Филиппом.
— Мне это хорошо известно, потому-то Александр и вызвал тебя в Пеллу. Он собирается пойти на север среди зимы, чтобы застать врага врасплох, и тебе надлежит командовать пехотой. Он поставит своих друзей под твое начало. Хочет, чтобы им дал урок хороший учитель.
— А где он сейчас? — спросил Парменион.
— Судя по последним известиям, движется через Фессалию. Но сначала проехал через Дельфы.
Парменион нахмурился:
— Посоветовался с оракулом?
— Если можно так сказать.
— Почему?
— Жрецы, вероятно, хотели избежать повторения того, что случилось с царем Филиппом, и объяснили, что пифия нездорова и не может ответить на его вопросы. Но Александр силой выволок ее к треножнику, чтобы она все же дала ему пророчество.
Парменион вытаращил глаза, словно слушал невероятную историю.
— И тогда пифия закричала вне себя: «Юноша, тебя не удержишь!» Александр остановился, пораженный этой фразой, и сказал: «Такой ответ меня устраивает». И ушел.
Парменион покачал головой:
— В самом деле, прекрасная история — реплика достойна великого драматурга.
— И Александр действительно таков. Или, по крайней мере, он еще и драматург. Увидишь сам.
— Думаешь, он верит в оракулы? Антипатр погладил свою колючую бороду.
— И да, и нет. В нем уживаются рассудительность Филиппа и Аристотеля и таинственная, варварская природа матери. Но он видел, как упал его отец, подобно быку у алтаря, и в это мгновение у него в голове молнией вспыхнули слова пророчества. Он не забудет их до самой смерти.
Сгустился вечер, и двух старых воинов неожиданно охватила глубокая грусть. Они чувствовали, что со смертью Филиппа их собственное время склонилось к закату и их дни, словно рассеялись в огненном вихре на погребальном костре убитого царя.
— Возможно, если бы мы были рядом с ним…— вдруг пробормотал Парменион.
— Не говори так, друг мой. Никто не может помешать замыслу судьбы. Нам нужно лишь думать, что наш царь подготовил Александра себе в преемники. Остаток нашей жизни принадлежит ему.