Александр Македонский. Трилогия
Шрифт:
После театральных действ были назначены музыкальные состязания. На следующий день — танцы.
Всего претендентов на победу было девять или десять танцоров из разных земель, от Греции до Индии; некоторые танцевали очень даже неплохо. «Нет, на сей раз мне не стать героем дня, — думал я. — Что же, тогда я попросту станцую для него. Если царю понравится, для меня не будет награды выше».
Я пришел на состязание прямо из бассейна, устроенного рядом, ко всеобщей радости. Одеяние мое было белым с зеленой каймою, и, взяв в руки небольшие бубенцы, я попытался представить в танце горный поток. Потом река бросалась из стороны в
Александру, кажется, понравилось. Но, по-моему, его армия также пришла в восторг. Уже повидав прекрасные танцы противников, я был поражен разгулявшимся на трибунах восторгом.
Инда, вышедшего последним, я полагал основным соперником; он представлял Кришну, играющего на флейте. Мальчуган из Суз тоже сразил меня своими отточенными движениями… Говоря по правде, я не представлял себе, кто из нас получит венок. Если мой танец был не лучше некоторых других, то, на мой вкус, он был и не хуже; более того, Александр, по своему обыкновению, не пытался склонить судей в чью-либо пользу. Но армия рискнула.
Ради него, разумеется. Не думаю, чтобы мой танец так уж понравился всем, кто его видел; я не ластился к публике, не плел интриги, не продавал своего влияния. Зато я уже многие годы был рядом с Александром; наверное, эти суровые воины растрогались, видя, что наша любовь выдержала испытание временем. Царь страдал, и они хотели сделать его счастливым; они следили за выражением его лица, пока я танцевал. Они сделали это ради него.
Венец был сотворен из золотых лавровых листьев тончайшей чеканки, с такими же тонкими лентами. Александр возложил его на меня и, вправив ленты в пряди моих волос, сказал:
— Ты прекрасен. Не уходи, садись рядом. Я присел на край помоста рядом с царским троном, мы улыбались друг другу. Армия хлопала в ладоши, била сандалиями в пол, и кто-то голосом Громовержца рявкнул вдалеке:
— Чего ждешь? Поцелуй его!
Я опустил голову в замешательстве. Это заходит уже слишком далеко — я не был вполне уверен, как именно Александр воспримет такое предложение. Теперь крик обошел уже весь театр, и я почувствовал, как он коснулся моего плеча. Как и я, эти воины прошли с ним немало дорог; царь мог отличить любовь от дерзости. Он обнял меня и дважды крепко расцеловал. Судя по аплодисментам, армии это понравилось куда больше, чем какие-то танцы.
Хорошо, что знатные персидские дамы не посещают публичные представления, как это позволяют себе гречанки. Весьма нескромный обычай.
Той ночью Александр сказал мне:
— Ты вернул себе прежнюю красоту, потерянную в пустыне. Теперь ты прекраснее, чем прежде.
В общем-то, дело нехитрое, если тебе двадцать три, а ты до сих пор не получил ни единой раны. Александр хотел сказать: как хорошо чувствовать в конце дня, что в тебе есть еще жизнь, которой можно поделиться с другими.
Я раздул в нем огонек желания и насытил его, не требуя взамен слишком многого; как я добился этого, осталось моей тайной. Александр не догадался, сколь я был осторожен. Он был доволен минувшим днем, — вот и все, что имело для меня хоть какое-то значение; после он сразу уснул.
Когда я поднялся, покрывало сползло на пол, но Александр даже не шелохнулся. Я поднял светильник повыше и оглядел его. Царь лежал на боку.
Спина его была гладкой, словно у ребенка; враги наносили ему раны спереди. Нет такого оружия — режущего, колющего или метательного, — что не оставило бы на нем своей отметины. Торс Александра казался белым рядом с опаленными солнцем конечностями; прошло немало времени с тех пор, как он в последний раз занимался упражнениями — нагой, в обществе друзей, — так потрясшими меня когда-то. По ребрам тянулся страшный узловатый шрам; даже теперь, в первые минуты сна, брови царя еще не успели разгладиться. Веки Александра покрывала сетка крохотных морщинок — они казались чужими, старческими на этом лице отдыхающего юноши. Власы уже не так сияли, как прежде; серебряные нити превратились в прядки с тех пор, как мы ступили в Гедросию. Александру было тридцать два года.
Я потянулся за покрывалом, но мне пришлось отшатнуться, дабы слезы не разбудили царя, упав на его разгоряченное тело.
25
Чтобы дать отдых прошедшему пустыню войску, Александр послал его в Персиду под началом Гефестиона; им следовало идти по дорогам, ведшим вдоль берегов, где с пришествием зимы должна была установиться мягкая, приятная погода. Сам же царь, по обыкновению, занялся накопившимися делами. С маленьким отрядом — по большей части конным — он двинулся в глубь страны, к Пасаргадам и Персеполю.
Оставайся я с Дарием во дни мира, я бы досконально знал эти места, царственное сердце моей страны. Но я не бывал здесь, в отличие от Александра. Он встал ранним утром и вместе со мною совершил прогулку на холмы — с тем, как сказал Александр, чтобы еще раз вдохнуть чистый воздух Персиды. Я вдохнул его полной грудью и молвил:
— Аль Скандир, мы дома.
— Воистину. Я тоже.
Он устремил взгляд к далекой горной цепи, чьи вершины уже покрыли белые шапки первых снегопадов.
— То, что я сейчас скажу, услышишь только ты один. Сохрани это в своем сердце. Македония была страною моего отца, эта страна — моя.
— Нет для меня дара драгоценнее, — отвечал я. Свежий ветерок овевал холмы; дыхание наших коней клубилось в прохладном воздухе. Александр продолжал:
— В Пасаргадах мы остановимся в доме, принадлежавшем самому Киру. Странно, что ты — его потомок, и все-таки именно я первым покажу тебе его гробницу. Я жду этого мига с нетерпением, хотя мне и нелегко бывать здесь. К счастью, мы оба худы: вход там столь узок, что даже тебе придется пройти боком. Должно быть, его наполовину заложили, опасаясь грабителей, сразу, как пронесли тот огромный золотой саркофаг… Сейчас бы он ни за что не прошел. На возвышении вкруг саркофага до сих пор лежат вещи, собранные в дорогу; по царству мертвых; ты увидишь мечи Кира, его одежды — те самые, что он носил при жизни, драгоценные ожерелья. Люди дали ему хорошие дары; должно быть, его любили. Я тоже добавил кое-что, ведь это Кир показал мне, что значит «царствовать».
Конь под Александром забеспокоился, устав от медленной ходьбы.
— Иди смирно, — прикрикнул царь, — а не то отдам тебя Киру… Я повелел приносить ему в жертву одного коня в месяц; мне сказали, таков древний обычай.
Потом мы опустили поводья и помчались галопом. Лицо Александра светилось, волосы его развевались на ветру, глаза горели… Когда позже он сказал мне, что не чувствовал боли — всего лишь покалывание в боку, я даже почти поверил. Персида был добра к нему. Нас ждут дни счастья, думал я тогда.